Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха
Агния крутилась у печи, тихо сама себе подпевая. В её глазах виднелся едва скрываемый блеск… вернее — свет… Да-да, именно свет.
Она любила. Сокровенно, отчаянно, и была счастлива этим фактом. И для неё потерять Прутика — удар страшнее происшествия той злополучной ночи, в которую Ядвига пыталась то ли сгубить, то ли заколдовать.
И Прутик испугался… за свою жизнь… Он был в отчаянии. И стыд, и горечь, и куча иных чувств раздирали его душу на части. Ведь он теперь не принадлежал себе. Погибнуть — значило обречь на горести всех, кого и он любил, и кто его любил. Это было ужасно…
Не хотелось ни есть, ни пить, ни выходить из комнаты. Бор почти что силой заставлял хотя бы спускаться в трактир обедать. Прутик безвольно соглашался, но при этом всё одно долго сидел перед едой, глядя опустошённым взглядом прямо перед собой.
Северянин догадывался, что происходит, но ничего не предпринимал. Скорее всего, он рассчитывал, что Прутик справиться сам.
Однажды он принёс пареньку эльфийскую кольчужку.
— Тебе, наверное, будет нужнее, — однобоко улыбаясь, проговорил Бор. — Мне она как-то руку спасла… в Сиверии…
Прутик осторожно взял подарок и долго крутил его в руках.
— Смелее! — подбодрил северянин. — Одевай её на рубаху…
— Она будет бросаться в глаза, — растерянно отвечал Семён.
— И что? — удивился Бор. — Ну, ты… ты… Эх!
Он развернулся и пошёл по своим делам. Прутик покраснел, но чуть позже всё-таки одел кольчужку.
И вот этим вечером раздался стук в дверь. Внутрь вошёл Фома. Он прицепил на лицо свою обычную улыбочку и сообщил, что в трактир пришёл какой-то человек. Судя по всему, Бор просил парня сообщить, когда тот появится, иначе Прутик не мог объяснить те монеты, которые северянин тут же протянул Фоме.
— Ты со мной? — не оборачиваясь, бросил северянин Семёну.
Остаться одному не хотелось. Парень тут же вскочил и засеменил следом за своим старшим товарищем.
Спустились вниз, Бор показал пальцем Прутику, куда тому сесть, а сам тут же пропал с глаз. Семён устало вздохнул и забился в уголок.
По соседству у закопченного немытого окошка сидели трое ратников из числа людей Никитова. Они лениво потягивали пиво, коротая свободное время за игрой.
Прутик невольно посмотрел в их сторону. Кажется, солдаты играли в «жгута». В замасленном кулаке ближайшего из них виднелись старенькие карты… судя по всему эльфийские.
«Точно ихние, — подумал Прутик, различая характерные масти: — «Вино», «жир»… Эльфийские. Никаких тебе хадаганских «кубков» да «мечей».
— А мы ить вам нижника! — довольно скалясь, замахнулся солдат справа. Он тут же кинул на стол какую-то картинку.
— Во-на како тобе свезло! — скривился другой ратник. — Уж-но не с Нихазом ты, Ягода, ить условился?
— А кабы и так? — снова оскалился везунчик.
Он довольно погладил свой лоснящийся затылок и подмигнул любопытствующему Прутику. Последний тут же смутился. А секундой позже Семён сообразил, что этот удачливый игрок, которого прозвали Ягодой, явно косит: его левый глаз смотрел прямо на парня, а правый в это время убежал в сторону. Лицо ратника тут же потеряло умное выражение.
— Вот и мы, — послышался сзади голос Бора.
Он был не один, а с каким-то поизношенным человечком. Обычный местный выпивоха, каких в слободке пруд пруди.
— Ты, значит, Агафон? — сурово спросил северянин, показав жестом тому сесть напротив Прутика.
— Агась, мы енто! — кивнул головой человечек. — Агафон, значит, Водопьянов. А чо?
Прутику показалось, что он где-то видел этого пьянчугу. И едва Агафон заговорил, Семён всё вспомнил.
Это было накануне нападения. Прутик как раз возвращался от Агнии, и едва подошёл к трактиру, как из него «выползли» двое забулдыг, один из которых и был Водопьяновым. Он ещё тогда за что-то поругивал Ивана Бобровского.
— Я за тобой давно бегаю, — зло проговорил Бор, наклоняясь над сухопарой фигурой мастерового.
Тот испуганно покосился на клинки, замаячившие перед его носом, а в особенности его «расстроил» фальшион, находившийся ближе всего.
Прутик тут же посочувствовал Агафону. Он тоже, ещё в день той случайной первой встречи с Бором, произошедшей на улочках Новограда, испугано таращился на его мечи. Не всякий раз увидишь перед собой столь необычное оружие. Причём явно древнее… Таких сейчас не делают.
Семён и сейчас вновь взглянул на эфес фальшиона, на тот загнутый выступ, спускающийся к «яблоку». Бор как-то мимоходом назвал его «гвоздём».
— Помогает сохранить пальцы, — пояснял назначение выступа северянин.
Он старательно ухаживал за оружием, смазывал его, полировал, точил, обстукивал молоточком.
— Первый такой меч, — продолжал рассказывать Бор, поглядывая на лезвие фальшиона, — сделали из косы…
— Из чего?
Северянин замер и обернулся к парню.
— Из косы, — повторил он. — Погляди на его форму. Чем не коса?
— А кто сделал?
— Точно не скажу… Но по слухам, это был некий Малкус Кабан. Кто он, доподлинно не знаю, — скривился Бор, явно чувствуя, что блеснуть познаниями не удалось. — Но форма вышла весьма удачная. При достаточной сноровке, можно с первого раза отрубить башку. — Бор отложил фальшион и тут же продемонстрировал остальные свои клинки. — Это сакс… Правильнее было бы назвать — «длинный сакс». Смотри, какое у него толстое лезвие… Мастерский тычок и пробьёшь даже кольчугу. Вот, правда, мне пока этого сделать не удалось.
Бор чуть рассмеялся и протянул сакс Прутику. Тот неохотно принял коротенький клинок. Перед глазами вновь встали зарубленные Бором люди, их окровавленные тела, вспоротые животы… и ещё голова Северского…
По телу пробежала дрожь, которая тут же передалась рукам. Клинок затрясся и Бор тут же забрал его обратно.
Прутик проглотил ком в горле и уставился на «яблоко» сакса.
— Что это? — спросил Семён, кивая на фигурку на конце навершия.
— Ворон.
— У всех ваших мечей почти одинаковое «яблоко»… фигурка…
— Это потому что, все их делал один мастер… А это красавица Лютая. На самом деле «кошкодёр», хотя форма гарды несколько необычна… В близком бою, особенно при всеобщей свалке — вещица знатная, незаменимая.
Бор взял в руки фальшион и «кошкодёр», занял стойку и тут же нанёс несколько ударов невидимому противнику. То, как двигался и атаковал северянин привело Прутика в трепет, и, даже можно сказать — жуткий восторг. В ту же секунду в памяти Семёна вновь всплыла сцена с Чаславом Северским, и тело охватила оторопь. А на разум нахлынули волны страха…
