Сергей Смирнов - Цареградский оборотень. Книга первая
Так изумился слободскому искусству княжич, что больше ничем не перечил побратиму.
Брога шустрой белой пробежал по ступеням вниз и у самой подошвы вежи стал ощупывать ее стены, ища, как учил брат, становую жилу. Обошел он изнутри весь сруб трижды, потому что опыта никакого еще не имел. Да и радимичи с вятичами ненароком мешали Броге. Пришлось ему, скрепя сердце, еще не то двоих, не то троих, ткнуть между ног мечом, а потом и добить по хребту, чтоб не мучились и своих отомстить не звали.
Наконец показалось слобожанину, что в одном из углов, стала медленно биться у него под пальцами, как на человечьей вые, одна тугая теплая жила. Там и смолы на щелях выступило больше, и липла она к пальцам сильнее, и пахло от нее как будто медом. Тогда надавил Брога в то место кулаком — и пихнул плечом сначала в правый венец, потом — в левый.
Скрипнули, будто с испугом, обе стены.
Шевельнулось и под ногами у Броги, как на болоте.
Радостный Брога взлетел наверх и показал княжичу, от какого угла к какому бегать.
— Давай, княжич, без устали. Туда-сюда. Будто ты — голодный кобель на цепи.
— И для тебя, побратим, я — лохматый кобель ныне, — покачал головой Стимар.
— Уж не обессудь, побратим, — ничуть не смутился Брога. — Хоть кобелем, хоть лисою — нынче лишь бы ноги унести.
— А ты как же? — побеспокоился княжич о побратиме. — Не завалит тебя самого, когда падать начнет?
— Брогу лесом завалить, что таракана — дровами. Он свою щель найдет, — успокоил княжича слобожанин и снова нырнул вниз, только посыпались горохом по лестницам вежи его быстрые шаги.
Вернулся он на тайное место, уперся снова кулаком в жилу, развернул плечи и крикнул наверх:
— Начинай справа налево, княжич, как указал.
Стимар принялся бегать туда-сюда по указке Броги, и показалось ему вскоре, будто пол принялся из середины горбом расти и потому сбегать с него на обе стороны стало легче. Удивился он, замер и удивился еще больше: в самом деле начала раскачиваться вежа, как лодка и лес вокруг Лучинова кремника заходил волнами.
— Туго стало, княжич! — донесся снизу голос Броги. — Не выпал ли ты, отзовись!
Стимар отозвался и снова дал подмогу его рукам своими ногами. Но теперь на ходу уже зорче вглядывался в лес, присматривая себе крону погуще и кусты помягче.
Не замечал ни он, ни Брога — обоим было уже не до врагов, — как позабыли радимичи и вятичи про свою жестокую сечу и сбились одним глупым стадом на другой стороне кремника, задрав головы, разевая рты и невзначай проглатывая последних осенних мух. Страх охватил воинов — никогда они не видали, чтобы вежи шатались, будто немало испивши хмельного меда.
Наконец сдалась вежа, не выдержала, вздрогнула и треснула всем своим полым столпом — так громко треснула, что раскололись в Лучиновом граде все глиняные горшки и кувшины, а в лесу, на три поприща вокруг, разом поосыпались с деревьев все листья. Захрустели у вежи венцы, как кости, повылетали из венцов снизу двухобхватные бревна и подавили число вятичей куда большее, чем положили своей силой и отвагой отбивавшиеся от них радимичи — не пропала зря их вежа. Она стала крениться и, как только указала своим «петухом» уже не на Солнце, ставшее на полдень, а только-то на самое высокое в лесу воронье гнездо, так княжич оттолкнулся от вежи изо всех сил ногами и стремглав полетел на выбраный им в лесу ясень.
Только не подумал он о том, что вежа поделится с ним силой своего падения, превратившись в подобие ромейской метательной машины. Полетел он куда дальше того места, где стоял ясень, и с горя свалил всю вину за плохой глазомер на Брогу, полагая, что перестарался побратим, которому после затвора в погребе от злости и стыда сил девать было некуда.
Княжич пролетел еще над двумя ясенями, потом над тремя кленами, потом смахнул шишки с вершин девяти елок и приготовился разбиться насмерть. И вдруг он увидел, что на самом краю лесной балки, между высокими деревьями, растянута большая сеть. Так радимичи в своих лесах, как в ту пору и все прочие племена, ловили, будто рыб в море или озере, стаи улетающих на полдень птиц, а заодно и свои мудрые мысли, залетавшие зимой и летом в чащобу, а по осени тянувшиеся вслед за пернатыми.
«Птицей уйти не вышло, поднатужимся — рыбой, — едва услышал Стимар свою мысль сквозь свист в ушах. — Все лучше, чем уходить от своих волкодлаком.»
Княжич выставил в сторону ногу, больно зацепился на ветку, чтобы покончить с полетом, оттого сразу круто скосил головой вниз и угодил прямо в середину сети.
Ту сеть радимичи поставили накануне, потому и не попало в нее еще ни одной настоящей птицы, а знатной добычей того злосчастного для радимичей дня опять оказался только Туров княжич. По нему и зазвенели на верхних краях ловчих сетей колокольцы, оповещая охотников о несказанной удаче.
«Звону от вятичей было мало, — только и пожалел княжич, пытаясь выпутаться из тенет. — Теперь им подмога.»
Выпутаться ему из сети оказалось труднее, чем мухе из паутины. Своим вовсе не птичьим весом он попортил чужую сеть, сорвал ее с половины крючков и распорок и потому очутился в ней хуже, чем в мешке, повешенном на сук. На беду не осталось при нем никакого ножа.
Он стал перебирать каждую ячею и тревожно гадать, в каком ухе у него звенит сильнее. Получалось — в обоих. К добру такой приметы быть не могло. И верно: звону скоро со стороны Лучинова кремника прибавилось.
Как ни путался Стимар в сети, запутаться сильнее ему никак не удавалось, а освободиться — и подавно.
«Вот теперь, Брога, и не хватает тебя с твоим засапожным ножом, — переводя дух, пожалел княжич. — Тороплив ты стал с годами.»
Он поглядел в чащу и видит: шевелится чаща, как муравьиная плешь в жаркий день. Шевелится чаща и звенит все громче. Хозяев леса, радимичей, Стимар ждать не стал и не ошибся. Заполонили их лес вятичи, звон к звону шел. Наконец, не оставив в лесу на одного куста целым, вятичи добрались всей пешей ордой до балки, над которой повис северец, и обступили сети.
Много было вятичей. Дышали они снизу так, что невмоготу жарко стало северцу. Потом посвежело: вятичи затаили дыхание и дали звенеть в лесу только княжеским бубенцам, висевшим на гриве, хвосте, сбруе, седле княжеского жеребца и на гривне, серьгах и поясе самого князя.
Они расступились перед своим старым князем, растолкав деревья, и князь, подъехав к сети, задрал седую голову.
— На счастье — птица, — изрек он.
Стимар вывернулся в сети так, чтобы видеть князя, и увидел по белесым творожным глазам, что в ощип его, северца, если и понесут, то не сразу.
— На счастье — та, что золотые яйца несет, — ответил он сверху. — А от пойманной дождешься ли, князь?
