Сергей Смирнов - Цареградский оборотень. Книга первая
— На счастье — та, что золотые яйца несет, — ответил он сверху. — А от пойманной дождешься ли, князь?
— Коли захочет, так у нас и золотое снесет, — не растерялся мудрый вятич, и от звона несчитанных вятических бубенцов так и заложило у Стимара уши.
«Как они сами не глохнут?»- удивился он.
Седой вятич поднял руку — и звон по лесу разом утих.
— Так здравствуй, князь! — еще сильнее удивил он Стимара своим важным обращением. — Хорошо ли тебе там, наверху?
— Князю, может, и хорошо было бы, да только я еще не князь, — признался северец. — И дождусь ли того, кому ведомо?
— Уже и дожидаться не надо, — отвечал на это признание вятич и попятил своего жеребца, чтобы Стимару легче было смотреть. — Тебя князем берем. У нас, вятичей рода Переслава, отныне княжить будешь!
«Взаправду из огня да в полымя!»- так и обомлел Стимар.
Вывернуться ему теперь, самому не свернувши шею, становилось еще труднее, чем увернуться с брачного ложа.
— Сгожусь ли вам в князья с порченой ромеями кровью? — спросил он, думая, а вдруг до вятичей, в их густые, как собачья щетина, леса дурной слух еще блохой не прокопался. — Или вы не слыхали о моих бедах?
Князь не смутился.
— У нас, вятичей, ушей больше, чем дыр в сети, — похвастался он. — Издавна все о тебе, Туров, знаем. И знаем, что суждено тебе стать великим князем на всю землю до окоема. Раз примем тебя по тому вещему слову, значит и княжить ты будешь землей от нашей печи. А к тому знай, молодой князь, не боимся мы твоей крови. Наш мед дегтем не испортишь — только лучше станет, терпче и забористее.
Не лгал князь Переславич. У всех племен мед от дегтя портился, а у вятичей становился только духовитей и крепче. Каждый год по осени собирались племена и роды на Медовую гору и ставили на вершину свою бочку меда — десятую часть собранного за лето. Только Переславичам позволялось испокон веку оставлять свою бочку под горой. Не собрать бы столько по всем землям коней и рук, чтобы вкатить ее наверх, да и раздавила бы она собой всю гору — так много меда собирали вятичи. Черпать можно было из той бочки прямо с вершины горы, если дотянешься. Пчел своих вятичи умели доить, как коров, и на каждую пчелу хватало утром и вечером по бабе из их племени. Потом, на празднике, в каждую бочку выливали ложку дегтя — проверить и утвердить на великом сходе до следующего года, чей мед лучше. Переславичи всегда торжествовали. Их медовая слава жила долго, до тех пор, пока после хазар не стали они платить дань князю Святославу[85]. С того, как хлебнул князь Святослав их мед, стал и он темнеть и травиться дегтем. Но до той поры еще много воды не успело из рек вытечь.
Пошевелился княжич Туров, все еще мечтая освободиться из тенет своей силой, треснули кое-где распорки, сломались крючки и немного провисли ловчие сети, отчего воли у княжича не прибавилось, а только опустился он ближе к земле, к настырным вятичям и к своему невольному княжению.
— Видно, не все тебе ведомо, князь Переславич, — сказал Стимар, примерив для рта ячейку в сети пошире. — Неведома тебе моя клятва. Поклялся я своему Богу до заката уйти на полдень за все межи.
— И на твою клятву пустое ухо у нас нашлось, — не моргнув своими зрячими бельмами, довольно сообщил вятич. — Ведаем клятву. До заката, если скакать во всю прыть, окажется дальше, чем до самой последней межи. Успеешь, Туров, покняжить в вволю. Да и долг отдашь. Радимичи Лучиновы, злодеи, на тебя руку подняли, а мы эту руку отвели да обрубили, успели — если не по плечо, так хоть по локоть. Значит, жизнь сохранили тебе. А за твою жизнь — велика вира.
«И этот в ту же дудку дудит!»- обозлился в сети княжич и от злости как будто отяжелел: треснули прочие распорки и опустился он еще ниже. Теперь князь со своего коня уже мог дотянуться до него — если не рукой, то мечом запросто.
— Лучиновы тоже долгом попрекали, — насупился Стимар.
— Злодеи, они и есть злодеи, — завел свое вятич. — Лучиновы хотели твое семя забрать, а твою кровь вроде помоев на межу слить. Хотели погубить твою силу. Старый Богит не желал губить твою силу. От Велесовой ямы ты, Туров, прямо в ирий ступил бы, а из Лучинова кремника утек бы кровью по норам кротовым. Так бы до конца века по тем норам и ползал бы и про свет забыл бы.
— А ты иное замыслил, Переславич? — спросил, как мечом пригрозил Стимар.
Конь вятича и ухом не повел.
— Замыслил так, чтобы стать тебе, Туров, нашему роду истинной опорой до скончания века и княжить всей землею, коли у нас до заката покняжишь, — грозно отвечал князь, и от его голоса закачались сети и закачался в них, как спелое яблоко на ветке, Стимар. — А откажешься княжить, так и всем иным родам твою силу не оставим. Боязно самим будет.
«Осталась, Брога, в запасе только твоя хитрость, — только и вздохнул Стимар. — Моя уже истощилась. Да и вежу ты выбрал неподходящую, недоросшую…»
Он стал вертеться в сети, уже от отчаяния ища глазами какую-нибудь последнюю лазейку, да только застрял головой в прорванной ячее, захлестнул шею и стал задыхаться.
Вятичи, лесной народец, белками взмыли по деревьям, вмиг пообрезали все веревки, и Стимар упал на руки Переславичей, как на мягкий стог.
— Делать нечего, — признал он. — Княжить так княжить.
В тот же миг утонул он весь в чужих руках, и те бесчисленные руки принялись обирать с него обрезки сетей, а потом, — будто шелуху, саму одежду. Еще недолго княжич против своей воли вертелся в руках вятичей голым, как очищенное зерно. Но те тут же принялись вновь облекать его в одежды и препоясывать звоном своих бубенцов. Не успел Стимар опомниться, как уже появился из чужих рук на свет в княжеской одежде рода Переславичей и очутился в княжеском седле, еще теплом от чужой плоти.
Князь сам повел под уздцы своего жеребца, на котором теперь восседал Туров, и повел он его на полночь, в сторону своего града, мимо разоренного кремника коварных радимичей. А северец по дороге стал потихоньку привыкать к звону вятичских бубенцов.
Плодовитый и потому многочисленный род Переславичей уже не первый век носил везде, где можно повесить, те шарики-бубенцы в память о своем предке, которому старший брат по совету одного мудрого чужестранца отрезал по корень язык для того, чтобы род сделался древнее, чем был изначально.
Тот чужестранец, переступив межи, объявил Переславичам, что пришел в их земли из далекой страны Персиндии, из-за гор, не отличимых по синеве от неба с западной стороны и насквозь прозрачных с востока, по какой причине об них с той стороны часто разбивались птицы. Сам по себе инородец запомнился вятичам тем, что носил бороду длиною в руку, причем до локтя та борода казалась седою и редкой, от локтя до пальцев — черной и густой, а в конце, на длину ногтя, — светлой и пушистой, как первые волосы на голове младенца. Он и постригал свою бороду ножницами из павлиньих клювов одновременно с ногтями, утверждая, что таким образом отстригает от бороды постоянно растущее с годами младенческое невежество, а ведь оно, у каждого человека прорастая в разум, в конце концов дает последний, совсем не пригодный к пище урожай жизни, именуемый старостью.
