Дэниел Абрахам - Война среди осени
— Похоже, он забыл первый бой, в котором из-за меня почти все войско погибло. Забыл, что я не смог спасти дая-кво и поэтов.
— Нет, не забыл. Но он говорит, что ты — единственный, кто попытался остановить гальтов, кто сплотил города, не дав им погибнуть по одному. И это ты надоумил их покинуть Сетани.
— Лучше бы он перестал так меня звать. — Ота вздохнул. — Когда я впервые с ним встретился, он казался таким рассудительным. Кто бы мог подумать, что он так доверчив.
— А знаешь, в его словах что-то есть. Нам придется многое решать, когда все закончится. Придется выбрать Императора или новый хайем. И дая-кво. Маати или Семая, наверное.
Теперь все разговоры были об одном — как все восстановить, как отстроить заново. Наивная вера, что у поэтов хоть что-нибудь получится, объединяла людей, и Ота не находил в себе сил ее разрушить.
— Да, наверное, так, — согласился он. — Но на это уйдет вся жизнь. И не одно поколение. Поэтам и раньше было непросто найти андата, которого еще можно связать. Мы стольких упустили… А уж теперь пленение стало стократ сложнее, чем раньше. Даже если у нас появится новый дай-кво, от этого мало что изменится.
— Император все равно нужен. Один человек. Тот, кто защитит все города. А поэты будут перед ним отвечать. Вообще-то хватит даже одного поэта с андатом.
— Пусть за это берется, кто хочет. Я лично выбираю Бакту и хижину на морском берегу. — Ота попытался обратить все в шутку, но увидел, как смотрит на него Киян. — Слишком рано строить планы, любовь моя. Сначала надо победить, а потом и решим все, если будет нужно.
Киян повернулась и взяла его за руку. С тех пор, как он вернулся домой, у них еще реже, чем раньше, находилось время побыть вместе. Когда Ота и его войско въехали на мост под звук барабанов и труб, весь город охватило сумасшедшее ликование. Киян и дети вышли ему навстречу. Ота обнял жену, потом Эю. Он танцевал с маленьким Данатом на руках, пока у них обоих не закружилась голова. А потом людской поток носил Оту от шатра к шатру. Он смеялся, принимал поздравления и одновременно решал непростую задачу — как распустить войско, пусть даже такое пестрое и неорганизованное. Затем он обнаружил, что у Киян по-прежнему нет ни ладони свободного времени. Она все так же заботилась о городе.
Мужчины и женщины, богатые и бедные — все хотели получить ее совет. Им нужно было знать, что делать с запасами, как лучше разместить беженцев, куда перевезти товары, куда перенести ремесла, которыми раньше занимались целые дома, а теперь управляло несколько человек. Киян стала той рукой, которая направляет Мати, указывает ему путь, укрывает одеялами его детей и помогает сохранить припасы на черный день. Это съедало все ее дни.
Дни Оты уходили на то, чтобы принимать поздравления утхайема и торговых домов, разбирать просьбы о поблажках, которые хотели выудить у него в свете изменившихся обстоятельств. Он почти не верил, что сидит рядом с Киян, что она смотрит на него. Слишком долго все это казалось несбыточной мечтой. И вот, когда мечта наконец-то сбылась, Ота обнаружил, что не может забыть о бедах и отвлечься. Киян сжала его руку.
— Страшно было там?
Он сразу понял, о чем она говорит. О битвах, о селении. О войне. Хотелось придумать что-нибудь остроумное, легкое, но слова не шли с языка. Ота долго молчал.
— Страшно. Их было так много.
— Гальтов?
— Погибших. Своих. Чужих. Я никогда такого не видел, Киян-кя. Только читал в хрониках, слышал в легендах. Но то совсем другое. А они… они лежали, как будто спят. Даже если погибли страшной смертью, все равно казалось, что вот сейчас они очнутся, заговорят, позовут на помощь или закричат. Все время думаю о тех, кого я повел туда. Кто выжил бы, если бы мы туда не пошли.
— Мы не виноваты, любовь моя. Гальты никому не оставили выбора. Те люди все равно погибли бы — или в бою, или когда гальты захватили бы город. Разве другая смерть была бы лучше?
— Нет. Может, она оказалась бы хуже. Но они погибли именно так, а не иначе. Погибли, потому что шли за мной. Выполняли мои приказы.
Ота не ожидал услышать ее смех. Тихий, безрадостный.
— Вот почему хай Сетани зовет тебя Императором, — сказала Киян, и он изобразил вопрос. — Это из благодарности. Если ты ведешь за собой людей, ты берешь на себя его ношу. Спасаешь его от страданий, которые испытываешь сам.
Ота посмотрел на свои руки, потер ладони, и они сухо зашуршали друг о друга. В горле стоял комок. В глубине души он с болью понимал, что жена права. Попросив хая Сетани оставить город и пойти за ним, он взял себе право решать, что будет дальше. А вместе с ним — и ответственность. На миг он оказался на холодном сером поле смерти, среди безжизненных развалин селения, где когда-то поэты пленяли неуловимую мысль. Он вспомнил мертвые глаза дая-кво, глядящие в никуда. Убитых гальтов, лежавших вперемешку с его людьми, голоса, зовущие его Императором.
— Прости, — попросила Киян. По голосу он понял, что она понимает, как мало этого слова.
Он заставил себя вернуться обратно, в комнату, озаренную мягким светом, к запаху свечей, прикосновению любимой руки.
— Они так жили веками, — сказал он. — Гальт, Эдденси. Западные земли. У них всегда были сражения, войны. Научимся и мы.
— Что-то мне не очень хочется.
Ота поднес ее руку к губам. Киян ласково погладила его по щеке. Он притянул ее к себе, обнял, погрузился в знакомое тепло ее тела, аромат волос. Ему хотелось, чтобы этот миг тянулся без конца, чтобы завтрашний день никогда не наступил.
Киян чувствовала, как напряжена его спина, как сильны объятия. Что-то в нем происходило. Она не говорила ничего. С каждым вдохом ее тело становилось все теплее и мягче. Ее покой мало-помалу начал передаваться ему. В одном из светильников закончилось масло. Пламя дрогнуло, зашипело и погасло. Дымная струйка растаяла, наполнив комнату запахом прощаний.
— Я думала о тебе каждую ночь, — сказала она. — Каждую ночь боялась, что ты не вернешься. Детям тысячу раз повторяла, что все будет хорошо, что ты скоро приедешь. А самой было тошно от этих слов.
— Прости.
— Ты не виноват. Ни в чем не виноват. Просто знай, что мы ждали тебя. Не хая, не Императора. Тебя. Помни, что ты лучший человек на свете и что я тебя люблю.
Он приподнял ее подбородок и поцеловал, удивляясь, как легко она сумела наполнить его сердце радостью, даже не попросив, чтобы он забыл о печали.
— Теперь все зависит от Маати, — прошептал Ота. — Если он успеет пленить Бессемянного до первой оттепели, мы будем спасены.
Он почувствовал, что ее тело как-то странно расслабилось. Как будто, сказав эти слова, он избавил ее от борьбы, которую она вела в своем сердце.
