Дэниел Абрахам - Война среди осени
— Ну, а школа? — спросил Баласар, и на лицо Юстина набежала тень.
— Они оказались младше, чем я думал. Про то, что там случилось, песню не сложат. Разве что плач.
— Так было нужно.
— Знаю, генерал. Потому мы все и сделали.
Баласар подлил ему и себе вина. Они выпили, помолчали. Затем Юстин продолжил рассказ. Войска, посланные на юг, хорошо выполнили свою работу, если не считать случая с отравленным зерном в Лати и пожара на складах в Сарайкете. Эти вести Баласар и сам уже слышал. Ни одного поэта не упустили, все книги уничтожили. В городах не осталось ни хаев, ни наследников.
В ответ Баласар поделился новостями с севера. Тан-Садар, ближайший к селению дая-кво город, узнал о гибели поэтов задолго до того, как прибыли пленные с посланием от Баласара. Кроме того, ходили рассказы о битве неподалеку от селения. Какой-то хай сколотил что-то вроде армии. Говорили, в бою полегло не то несколько сотен, не то целые тысячи. Однако людей Коула среди них набралось бы от силы десяток, если они вообще погибли. Слухи об этом побоище и весть о падении Удуна как раз и сломали хребет Утани и Тан-Садару.
После падения Амнат-Тана от Коула пришло послание, написанное, по обыкновению, коротко и сухо. Со дня на день посыльный должен был доставить такое же, на этот раз — о взятии Сетани и Мати. Если воины Коула действовали без промедления, как и планировалось, то оба северных города уже пали.
— Все-таки хорошо бы знать наверняка, — заметил Юстин.
— Я в него верю.
— Не сомневаюсь, генерал.
— Да, я понимаю. Ты прав. Хорошо знать наверняка, — Баласар положил в рот кусочек коричневого сыра и стал смотреть, как в танцующем пламени очага пылает, чернеет и распадается пеплом дерево. — Оставишь своих в Утани?
— Или пошлю вниз по реке. Зависит от того, сколько тут припасов. Многие уже спешат домой, чтобы поскорей потратить денежки. Даже зимний переход их не пугает.
— Богатая армия у нас получилась.
— За сезон-другой снова обеднеет. Но игорные дома в Киринтоне будут петь нам хвалу, даже когда наши внуки уже состарятся. — Юстин помолчал немного. — А как поживает наш общий друг?
— Аютани? Он здесь, в городе. Зимует вместе с остальными. Он держался молодцом. И, кстати, дал мне один очень ценный совет.
Юстин буркнул что-то и покачал головой.
— Все равно я ему не верю.
— Ну, пока что у него не так много возможностей нас предать, — успокоил Баласар, но воин лишь сплюнул в очаг вместо ответа.
За следующие несколько дней на смену суровой походной дисциплине потихоньку пришел самый долгий, шумный и безобразный разгул, который только может устроить армия, зимующая в захваченном городе. Всех местных жителей, — неважно, торговцев, рабочих или членов утхайема, — одинаково потрясла эта перемена. Горожане вели себя предупредительно и вежливо, поскольку воины Баласара были вооружены, знали толк в убийстве и стояли здесь тысячами, однако, шагая по длинным извилистым улочкам из красного кирпича, Баласар чувствовал, что город мечтает проснуться и обнаружить, что все это был страшный сон, а мир опять стал прежним. С севера прилетел колючий ледяной ветер, а за ним прокрался первый робкий снежок.
Баласар обнаружил, что все чаще вспоминает о доме. Тьма, которую разглядел на его лице Юстин, сгустилась еще сильнее при мысли о возвращении. Годами он сплетал нити будущей войны в одну, и вот добрался почти до самого конца. Неважно, что поход закончился триумфом. Он все равно закончился. Баласар больше не знал, кто он такой теперь, когда перестал быть человеком, который хочет уничтожить андатов. Лежа по утрам в постели, он представлял, как заживет в поместье под Киринтоном, как женится. Или будет преподавать в одной из военных школ. Старые мечты одна за другой приходили к нему. Солнце едва поднималось над горизонтом и снова торопилось уйти, а вместе с коротким светом дня меркли его надежды. Баласар знал, что ждет впереди: жизнь гончей, потерявшей добычу. Но хуже всего ему приходилось ночью, когда, пытаясь уснуть, он вспоминал, что еще один день прошел, а он так и не получил вестей с севера. В сердце ворочался тошнотворный страх: несмотря на все победы, что-то пошло не так.
А потом, холодным ясным утром, прибыл посыльный от Коула. Только вот прислал его совсем не Коул. Потому что Коул был мертв, а за спиной у Баласара прибавилась еще одна тень.
— Они напали исподтишка, — процедил Баласар. — Прятались в засаде, как уличные воры. Надо было перерезать их первыми!
— Печальная весть, — вздохнул Синдзя. — Да, нападение вышло бесчестное. Правда, я слышал, в честном бою им не слишком-то повезло.
Лицо Юстина было непроницаемо, точно каменная маска.
— Вы со мной не согласны? — спросил Баласар наемника.
— Только в одном. Он попробовал выступить против вас открыто. Около селения поэтов. У него не получилось. Не стоит его винить за то, что он изменил тактику.
«Он перебил моих людей! — хотел ответить Баласар. Хотел закричать: — Он убил Коула!»
Но вместо этого он молча прошелся взад-вперед по широкой гостиной, поглядел на карты, которые разложил на столе, когда прочел послание от уцелевшей части войска. В окна сочился серый дневной свет, и лампы, висевшие на цепях, вливали в него масляно-желтое мерцание. Северные легионы заняли Сетани, но библиотека оказалась пуста, хай и поэт исчезли вместе с целым городом. Оставался Мати. Последний поэт, последние книги, последний хай. Палец Баласара пробежал по дорогам, которые могли привести его к ним.
— Бесполезно, генерал, — заметил Синдзя. — В такое время нельзя выступать в поход. Слишком холодно. Один слабенький буран заморозит войско до смерти.
— Еще осень, — возразил Юстин. — Зима пока не началась.
— Это северная осень, — ответил Синдзя. — Может, вам кажется, что здесь — как в Эдденси, но, вы уж поверьте, это не так. Тут нет океана, чтобы удерживать тепло. Генерал, до весны Мати никуда не денется. Дая-кво уже насадили на шест, как мясо на вертел. Книги сожжены. У хая столько же возможностей призвать нового андата, сколько у меня — отрастить крылья и улететь. Зато у вас — все возможности погубить больше людей, чем погибло за весь поход.
— Вы всегда давали хорошие советы, почтенный Аютани, — сказал Баласар. — И сейчас я благодарен вам за мудрые слова.
— Никакой мудрости тут нет. Обычный страх за свою шкуру. Не хотелось бы мне превратиться в ледяную статую где-нибудь на бобовом поле.
— Благодарю вас, — повторил Баласар, и по его голосу стало ясно, что разговор окончен.
Синдзя поклонился ему, кивнул Юстину и вышел. Дверь закрылась с тихим щелчком. Юстин кашлянул.
