Марина Дяченко - Пещера
– Тритан приехал, – сообщила Павла безо всякого выражения.
Тодин шел, отводя с дороги ветки с зелеными яблоками; Раман подобрался. Со дна памяти явилось воспоминание о гибком хлысте в опущенной черной руке. И это при том, что идущий улыбался – приветливо и широко. Искренне. Патологически естественно, как говаривала старая гримерша о начинающем актере Алерише…
Тоже мне, вершитель судеб. Убийца задолбанный. Лицемер.
– Привет, Павла, привет, Раман, вы, я вижу, уже обо всем переговорили, может быть, поужинаем вместе? Раман, как?
Кович демонстративно посмотрел на часы:
– У меня в восемь репетиция… Сожалею.
И поднялся; а зачем он, собственно, приезжал? Чтобы выслушать рассказ Павлы о вспоротых животах и переломанных шеях, чтобы дать себя убедить, что вот, мол, как плохо жить без Пещеры?!
Зачем ему, одинокому саагу Ковичу, зачем ему так нужен призрак понимания и поддержки? Разве творцу не пристало быть одиноким?..
Вот для чего он приезжал. Чтобы допустить, наконец, в свое сознание картину мира, в котором над каждым, и над ним, Ковичем, висит тень егеря, который запросто дотянется хлыстом до любого. До кого угодно. Хоть до Администратора, хоть до театрального режиссера.
– Раман, а можно было бы посмотреть репетицию? Не сегодня, конечно, но Павла очень хочет посмотреть.
Тритан стоял на ступеньках веранды, ветка яблони фамильярно лежала у него на плече. Надо же, «Павла хочет посмотреть»…
Раман растянул губы:
– Вы знаете, я поклялся ребятам, что до премьеры на репетициях никого не будет, кроме исполнителей и цехов. Ни живой души; недавно вышел скандал из-за того, что одна самоуверенная девица пролезла в зал, поглядеть, так, знаете, пришлось наказать, и очень серьезно…
Он говорил и смотрел на Павлу; Павла избегала его взгляда. Может быть оттого, что слишком близко стоял Тритан.
– Значит, нельзя? – уточнил Тритан все с той же широкой улыбкой.
Раман растянул губы шире и покачал головой. Или, мелькнула у него злая мысль, пригласить господина Тодина по совместительству на роль егеря? Пусть ходит со знанием дела, со знанием, так сказать, изнутри?
Эта мысль, вероятно, отразилась у него на лице; зеленые глаза Тритана вдруг посерьезнели:
– Кстати, Раман… Как себя чувствует этот парень, тот, что выбросился из окна?
Черт, подумал Раман, холодея.
Дело было даже не в том, что он не знал, как чувствует себя Валь. Скорее всего никак не чувствует. Лежит, парализованный, как бревно, но еще не умер; о смерти Валя ему бы точно сообщили…
Дело было в том, что Павла напряглась. Вопросительно посмотрела не на Рамана – на мужа.
– Вы нашли ему замену, Раман?
– Нашел, – отозвался он медленно.
– Признайтесь, Раман, – Тодин осторожно убрал яблочную ветку со своего плеча, – вы донимали их Пещерой? Мыслями, образами, анализом? У меня были такие пациенты – самоубийство тут вовсе не редкость, поверьте. Стальные нервы вроде ваших – исключение, а не правило; не стоит продолжать в том же духе, Раман. А то придется делать еще не одну замену… не напасетесь исполнителей.
– Какой парень? – спросила наконец Павла.
– Несчастный случай, – сказал Раман сквозь зубы. И, дернувшись, снова посмотрел на часы:
– Мне пора.
– Раман, а хотите, я вас отвезу?
Тритан по-прежнему стоял на ступеньках веранды, и у него был к Ковичу разговор. Не предназначенный для Павлиных ушей, и потому особенно Раману неприятный.
Впрочем, разве он трус?
– Спасибо, – сказал он с достоинством. – С удовольствием… Я не люблю опаздывать.
– Режиссер на репетицию не опаздывает, – сообщил Тритан серьезно, – режиссер задерживается… Павла, я буду через полчаса.
Быстро же ты рассчитываешь обернуться, думал Кович, пробираясь назад по кирпичной тропинке, вымытой так чисто, что челюсти сводило. Песком они ее драили? Стиральным порошком? Что же там было такое, если тусклый кирпич отмыт до такого блеска?!
– Раман…
– Я благодарен вам, Тодин, что вы так интересуетесь театром вообще и моими делами в частности.
Хорошо бы задеть его за живое. Чтобы машина, выкатывающаяся из переулка на дорогу, хоть раз да хорошенько дернулась.
Впрочем, Раман и сам знал, что здесь его язвительный тон совершенно бесполезен. Тритан Тодин – вовсе не девочка Лица. Увы.
– Раман, будьте готовы к тому, что спектакля не будет.
Кович все еще усмехался, но губы его вдруг сделались негнущимися, будто резина на морозе.
Машина миновала перекресток, потом еще один и, наконец, остановилась перед красным светофором.
– То есть? – выдавил наконец Раман.
– Его закроют по соображениям общественной морали. Если он будет таким, каким вы его задумали.
– Откуда вы знаете, каким я его задумал?! Павла…
– Оставьте Павлу в покое. Она не шпионит в мою пользу… если вы подумали об этом. Неужели вы полагаете, что стоит спрятаться за кисейной кулисой – и вас уже не видно?! На вас висит смерть этого мальчика – а он умрет если не сегодня, так завтра. Вы прете напролом, не видя и не слыша ничего вокруг, не задумываясь, что в случае выхода спектакля таких самоубийств может быть тысяча… Десятки тысяч… Человек не может днем думать о Пещере! Это разрушает психику, вам до сих пор не ясно?!
– Моя психика до сих пор цела, – сказал Раман угрюмо.
– Надолго ли?
Некоторое время в салоне машины стояла полная тишина. Потом Кович сподобился разжать сцепленные зубы:
– Вы мне угрожаете, егерь?
– А вы думаете, у меня нет для этого оснований?
Я боюсь, подумал Раман удивленно. Я действительно его боюсь… И мой сааг боится тоже.
– На моей памяти, – сказал он глухо, – по соображениям общественно морали спектакль закрывали лишь однажды, в театрике-студии «Эротиада»… Там по ходу пьесы происходило изнасилование девушки павианом, причем павиан, кажется, был настоящий… из цирка…
Тритан молчал. Машина катилась по брусчатке вниз – до театра оставалось три квартала и две минуты езды.
– Раман… вы великолепный режиссер. Вы можете сделать нам всем такую гадость… ну какого черта вы заставляете меня опускаться до этих угроз?!
– Вы действительно сломали человеку шею, швырнув его головой о землю?
Машина свернула, объехала клумбу и аккуратно притормозила перед служебным входом. Двадцать ноль-ноль.
– Тритан, и вы действительно думаете, что мир, где сааги по ночам не жрут сарн, хуже, чем…
Тритан обернулся. Кович вздрогнул, встретившись с ним взглядом.
– Да, Раман. Я не думаю – я знаю. И сделаю все, чтобы это знание утвердить… Вас ждет разочарование, тяжелый удар и творческая депрессия. А потом вы воспрянете и, возможно, порадуете почитателей новой «Девочкой и воронами»…
