Джон Марко - Великий план
– Я знаю дорогу, Ренато.
– Это не шутка! – строго проговорил Бьяджио. – Если Форто направят на Драконий Клюв, как будет просить Энли, то герцогу нужна будет твоя помощь. Мои наемники не смогут в одиночку противостоять легионам. Я обещал Энли, что ты там будешь.
– Я там буду, – пообещал Никабар. – Я такого не пропущу. А воздушная армия?
– Пока не знаю, – честно ответил Бьяджио. Вести с Драконьего Клюва всегда бывали скудными. – Тем больше оснований, чтобы ты приплыл туда вовремя. Если Энли не подчинил себе воронов, ему, быть может, придется срочно бежать от Форто. И в этом ты тоже должен будешь ему помочь.
Никабар покачал головой:
– Я плыву на Драконий Клюв не спасать его шкуру, Ренато. Я хочу снести башку Форто.
– Что ж, будем на это надеяться, – сказал Бьяджио со злобной усмешкой. – Мне как раз будет пора отправить Эрриту очередное послание. Ты его для меня доставишь, друг мой?
Адмирал понял, о чем говорит граф.
– С удовольствием, дружище.
* * *
В эту ночь граф Ренато Бьяджио беспокойно метался на дорогих простынях, маясь нетерпением. Ему снилось устройство Бовейдина; он видел величественный Собор Мучеников и лавчонку игрушечных дел мастера на углу Высокой улицы, этого оживленного проезда, где делали покупки зажиточные горожане, удовлетворяя свои многочисленные прихоти. Во сне его навестила Лорла, и ее глаза сияли неестественным зеленым огнем. Во сне она разговаривала с ним, но когда Бьяджио проснулся, то не смог вспомнить слов. Это было глубокой ночью. В окно лился бледный лунный свет, заливавший комнату серебром. Когда граф открыл глаза, личико Лорлы исчезло. Бьяджио вздрогнул, спустил на пол босые ноги и потер лоб. Вокруг царила полная тишина. В эту ночь он лег в постель один, как почти всегда в последнее время, а рабы, которых он обычно видел при пробуждении, еще не пришли. Он выглянул в окно на росшее в саду плодовое дерево и увидел, что с ветки на него с кривой усмешкой смотрит ворона. Бьяджио ухмыльнулся птице, вспомнив воронов Энеаса. В эту ночь его тревожило слишком многое, слишком много мыслей не давали ему покоя. Он был утомлен – устал настолько сильно, что не мог спать. На столике у кровати стоял хрустальный бокал с недопитым бренди. Бьяджио потянулся за ним, но в своем странном состоянии опрокинул его и пролил напиток.
– Проклятье! – прорычал он.
Бренди плеснуло на дорогой ковер. Граф беспомощно Смотрел, как по ткани расплывается пятно.
«Я устал, – напомнил он себе. – Я чертовски устал».
Так было не всегда. Когда он жил в Наре и находился на вершине власти, его разум был остр как бритва. Они с Аркусом ступали по миру, словно боги, и он был ближайшим другом императора – единственным членом Железного круга, который действительно заменял престарелому правителю сына. Сейчас он стал изгоем, он вынужден постоянно плести интриги, и напряжение притупило его разум. Даже снадобье Бовейдина не поддерживало в нем жизненных сил. Бьяджио был измучен.
Не обращая внимания на испорченный ковер, он подошел к окну и открыл его, жадно глотая воздух. Ветер нес запах морской соли, слышалась музыка далекого прибоя. Ворона подпрыгнула, вспугнутая резким движением, и улетела. Бьяджио выругался ей вслед и пообещал, что если она вернется, то попадет к нему на обед. Вид быстро улетающей птицы немного его развеселил. Кроут принадлежит ему. И так будет всегда, что бы тут ни произошло. Пусть Кроут падет, Бьяджио снова отвоюет его у лиссцев. Когда он завладеет Наром, он завладеет и всем миром.
Бьяджио, как с ним теперь часто бывало, снова подумал о Симоне. Он гадал, знает ли Симон о его истинных чувствах. В конце концов, Симон родом с Кроута, а кроуты часто экспериментируют. Однако Симон не был таким. На самом деле он был больше похож на Эррита. Конечно, не ханжа, но не любит пробовать новое. Плечи графа ссутулились. Ему не нравилось обхаживать возлюбленных. Он начинал чувствовать себя мальчишкой-школьником, нелепым и беспомощным. Эллианн, его жена, всегда считала его холодным – даже в моменты самой безудержной страсти. Эллианн могла бы переспать с тигром – и остаться в живых. Она была поистине диким животным, и в первые годы брака она очень его волновала. Но, как это часто случалось с нарскими аристократами, они тихо прискучили друг другу, и оба не возражали, когда партнер брал нового любовника. Бьяджио по-прежнему испытывал симпатию к жене и не питал к ней зла. Она не была создана для войн и мятежей, и мысль о подобных вещах заставляла ее презрительно фыркать. Решив, что победа будет за Эрритом, она встала на его сторону. Бьяджио отпустил ее – охотно. Он смотрел в темноту, пытаясь представить ее в этот момент в Черном городе: наверное, спит в своей постели с очередным любовником. По его лицу пробежала улыбка. Быть может, вернувшись в Нар, он пошлет за ней.
Бьяджио оглянулся на свою постель, такую холодную и пустую, на всю большую спальню, безупречно убранную, с бесценными предметами искусства на стенах и полках. Почему-то все это не доставляло радости, и вдруг неодолимо захотелось уйти отсюда. В большом музыкальном салоне был рояль, и в минуты беспокойства граф имел привычку садиться за инструмент и громыхать по клавишам, погружаясь в какую-нибудь мелодию. Странное средство, но оно ему помогало. Вот и сейчас он сбросил ночную сорочку, достал из шкафа какую-то одежду и быстро набросил ее на себя. Всунув ноги в шлепанцы, он вышел в пустынный коридор, где тишину нарушало лишь тихое шипение масляных ламп на стенах. Его тень метнулась по полу, огромная и зловещая. Пол под ногами тихо поскрипывал. Здесь его не окликали часовые, не падали ниц рабы. Бьяджио в полузабытьи шел в музыкальный салон, мечтая постучать по клавишам. Но дверь салона оказалась полуоткрытой, и за ней горел свет.
Почувствовав любопытство, граф замедлил шаги. Эрис, его драгоценная рабыня, была в комнате одна. Она скользила по полу в бесшумном выразительном танце. Бьяджио затаил дыхание. Эрис была дивно хороша. Она двигалась с легкостью голубки, ее длинные ноги непринужденно делали пируэты, руки протягивались к небесам, словно она умоляла Бога услышать ее. Единственная свеча отбрасывала тени на покрытое испариной лицо рабыни, из больших глаз текли слезы, и Эрис кружилась в танце – печально, целеустремленно, забыв в своей печали обо всем мире.
Граф Бьяджио завороженно наблюдал за ней. Эрис была самой большой ценностью из всего, чем он владел. Когда она танцевала для него, ангелы плакали от зависти. Глядя на нее в эту минуту, он понял, почему сердце Симона принадлежит ей. Как женщина она была безупречна. Как танцовщица она была божественна. Ни один мужчина не мог устоять перед ней. Тем более бедный Симон.
