Ариса Вайа - Лепрозорий (СИ)
И она даже откинулась спиной на стопку тюков, жадно вдыхая аромат фестиваля. Пахло сдобными булочками, имбирем, выпивкой, яблоками и огнем. К этому примешивался очень знакомый аромат, слишком похожий на запах крепкого кофе. Кошка распахнула глаза, не веря нюху. Но рядом никого не было. Лишь шатер, пахнущий, пряно, Люцией и немного ванилью — Хоорсом. От снующих дам за версту несло цветочными духами, а запах кофе словно исчез. Но не могло просто так привидеться такое. Только один человек на свете так приятно пах горьким напитком, и это был генерал. Но он, определенно, не мог быть на празднике. Он всегда презирал подобные мероприятия! Ему все время было на них неуютно, и он по горло погружался в работу, лишь бы не тревожили.
Химари закрыла глаза и принюхалась снова, на сей раз доверившись львиному нюху. Прикрыла рукой нос от любопытных глаз, и низ лица вытянулся в звериную морду на несколько минут. Этого хватило. Кофе, точно кофе, с теми же нотками специй, молотого перца. Сомнений быть просто не могло. И кошка, подобрав полы неудобного кимоно, пошла на поиски.
Этот аромат сложно было спутать с чем-нибудь другим, он пропитывал рыжие крылья генерала и, когда он уходил, оставался в темнице еще несколько дней. Химари не знала, что им двигало, но почти сразу после ее заключения Лион стал наведываться. Выгонял всю охрану, но тайком, чтобы ни одна живая душа не знала. И крылатые стражи ютились за дверью, ожидая приказа войти. Он садился на край скалы перед клеткой и всегда передавал кошке через прутья что-нибудь вкусное. Чаще всего приносил сырое мясо, иногда еще теплое, и коньячную фляжку, доверху наполненную пегасьим парным молоком. Долгие годы просто молчал. Сидел на камне, наблюдая, как Химари ест и делится с дикими кошками едой. Когда было грустно — приносил спиртное, чаще всего коньяк или ликер. Щедро делился, не требуя ничего взамен.
Поначалу кошке казалось, что он медленно травит ее, но еда не пахла ядами, да и выбора особо не было. Однажды она даже спросила, чего он хочет взамен. Ведь не бывает так, что кормят и поят просто, чтобы посмотреть, как ты с горящими глазами и дрожащими от голода руками будешь уминать очередной вкусный подарок. Его устроили просто ее уши и, возможно, даже совет. Она согласилась, слишком уж было любопытно, что скрывается за маской ястреба и ароматом пряного кофе.
Она всегда молча ела, внимательно слушая все, что он говорил, иногда совсем тихо спрашивала интересные подробности. Лион никогда не говорил об Изабель, и это подкупало. Чаще всего его мысли вслух были посвящены Люцифере. Он не замечал этого, но любой разговор приводил к ее образу и поступкам. Сравнивал, вспоминал. Даже если Лион говорил о политике, рассуждая о погибшей империи кошек, он вспоминал маршала. Неосознанно, но неизменно. Часами мог рассказывать о том, что делала Люция в войну, иногда всерьез удивляя, казалось бы, неглупую кошку, странными, но чертовски верными ходами Люции. С восхищением твердил, как та неустанно тренируется, даже став маршалом. С упоением вспоминал, какой счастливой она казалась, когда получала медали. Грустно смеялся, рассказывая, как колотила манекены, пока не разбила часть в труху, и ведь до крови стесала руки и голени, но была безумно довольна. Люция вдохновляла, но он никогда не ставил ее выше себя. И ее победу в войне считал временным проявлением силы, вынужденной мерой. Он искренне волновался, когда она снова по неосторожности разбивала руки, падала со скал или выворачивала крылья. А когда ее вдруг забрали в госпиталь, будто исчез. Вернулся лишь через полгода, исхудавший и печальный. Его сильно потрепали переживания, но он отказывался это видеть, и лишь твердил, что нужно больше работать — в работе нет места тоске. Держался лишь на воспоминаниях о Люции, причитая, что она справлялась и с более жуткими вещами. Верил, что она справится снова. Никогда не говорил, что любит Люцию, но Химари с высоты прожитых веков слышала это в каждом слове. Он мнил это уважением, чувством долга, благодарностью и, возможно, до сих пор в это верил.
Но сейчас Лион был опасен. Что, если он увидит ее? Ведь узнает же, точно узнает! И даже если захочет помочь — не сможет, как не смог помочь Люции. Свобода, которая сопутствовала генеральскому чину, мало отличалась от свободы кошек-служек. У него не будет выбора, да и вряд ли бы он стал выбирать. Одно дело, когда враг сидит в клетке и слушает все, что тебя тревожит, но совсем иное — враг на свободе.
Тем не менее, кошка шла на запах пряного кофе, намереваясь хотя бы узнать, что нужно генералу в Инузоку.
#28. Камни возопиют
О тайнах сокровенных невеждам не кричи.
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах и прежде взгляни, с кем говоришь.
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи.
Белоснежные стены госпиталя навевали тоску, а неприятные запахи лекарств как будто оседали в легких безысходностью. Ворону больших трудов стоило отодвинуть воспоминания о больнице – в детстве он слишком часто болел.
- Она пришла в сознание, но ее состояние все еще оставляет желать лучшего, - медбрат старался не смотреть Рауну в глаза. – Раны от такого оружия плохо заживают, понимаете.
- Мне нужно с ней поговорить, детали выздоровления меня не касаются, - ворон хотел было добавить, что охотница пострадала от рук Алисы, когда хотела ее убить, но передумал. Слухи слишком быстро распространяются. Медикам хватит и того, что исполняющей обязанности Лиона здорово досталось.
- Да, конечно, но недолго.
Раун усмехнулся. Все равно ни у кого из них духа не хватит прервать их беседу и попросить его на выход. Он поправил песочные часы, что держал под мышкой, и шагнул за дверь.
Кирана выглядела задумчивой – смотрела на свои бескровные руки, что-то бормотала под нос. Раун постучал костяшками пальцев по дверному проему, привлекая ее внимание. И олениха подняла перебинтованную голову.
- Я убила ее? – только и смогла она прошептать, кивнув на часы в руках Рауна.
- О, нет, - спохватился он и, подойдя, поставил часы на прикроватный столик. – Это Хильда. Я подумал, тебя это взбодрит.
Кирана дрожащей левой рукой подхватила сосуд, перевернула и прижала к груди.
- Спасибо, - едва слышно прошептала, морщась от боли, край песочных часов врезался в бок.
- Твоя жажда мести поостыла? – ворон сел на самом краю кровати, опустив крылья за изножье.
- Нет, - отозвалась олениха и, поведя плечом, повернулась к зашторенному окну. Бледные лучи солнца едва пробивались сквозь занавески, окутывая белоснежную комнату дымкой. – Теперь я еще сильнее уверена в своей правоте.
