Александр Волков - Владигор. Князь-призрак
Филька взял со стола два кубка с вином и протянул один из них Владигору.
— Давай, князь, выпьем за правое дело! — с жаром воскликнул он, поднимая свой кубок вровень с густыми пшеничными усами.
— Правое-то оно, может, и правое, — пробормотал Владигор, останавливая Филькину руку, — да только дурное: терем по бревнышку раскатывать, мальчонку невинного вешать — не могу я такой грех на душу взять!
— Понимаю, князь! — вздохнул Филька, в одиночку пригубив вино и поставив кубок на стол. — Но какое ж царствование без греха?! Так уж лучше сразу, чохом, да чужими руками согрешить, чем потом всю жизнь тайную измену во всем видеть и против невидимых бесов сражаться.
— Так, может, и не надо тогда никакого царства, а, Филимон? — тихо спросил князь. — Какая же благодать от невинной крови произойти может? Чем же я тогда лучше Климоги Кровавого окажусь?.
— Ну ты скажешь! — шепотом воскликнул Филька. — Вас и в мыслях-то рядом ставить грешно, а ты такие речи вслух произносишь! Да ты у любого спроси: кто такой был Климога и кто такой ты? При нем по всему Синегорью стон стоял, а эта воровка с воренком своим на троне только твоим именем и держится! Как же, вдова безутешная с наследником-сиротой, — куда до их прав Любаве, сестре твоей!
— Стон, говоришь, стоял, — задумчиво проговорил Владигор. — А нынче что? Черные сани да всадники в рысьих шапках ночами по Стольному Городу кружат, проходу не дают: то оглобли на прохожего из вьюги выскочат, то пенная конская морда прямо в лицо заржет! Всадник с седла свесится, и хорошо, ежели только плетью лицо ожгет, а то ведь захлестнет петлей, через конскую холку перекинет — и поминай как звали! Выходит, и это от моего имени творится?
— На Дувана все валят, сам знаешь! — угрюмо сказал Филимон. — Все, говорят, рысьяки под ним ходят, из его рук кормятся…
— Хорошо придумано, — мрачно усмехнулся Владигор. — Когда, мол, дойдут до повелительницы все эти безобразия, тогда она своей волей сама их и прекратит! А до той поры сиди в своем углу да жди, пока черный конь в ворота копытом не стукнет или оглобля от черных саней в окошко не въедет.
— Так доколе терпеть это безобразие, князь?! — заиграл желваками Филька.
— А ты, Филимон, когда-нибудь огород полол? — неожиданно спросил князь.
— Огород? Не помню… Нет, не помню!
Филька наморщил лоб, стараясь вызвать в памяти картины, предшествовавшие его последнему бою и гибели, после которой он был воскрешен в птичьем образе, но перед мысленным его взором мелькали лишь конские холки, камышовая низина да солнце над золотым осенним лесом. Пестрый ястреб промелькнул между рябыми березовыми стволами, задребезжал болотный кулик, падая из-под алого купола зари на распахнутых крыльях, хвостом, как веслом, плеснул в темном омуте сом. И опять пала ночь на желтые Филькины очи.
— Не помню огорода, князь! — сокрушенно вздохнул Филимон, смахивая со лба выступивший пот. — Был огород у матушки с батюшкой, душой чувствую, умом понимаю, а всматриваться начинаю и — не вижу! Одни клочки кровавые да туман перед глазами!
— А сейчас?
Владигор приблизился к Фильке, взял его голову в свои ладони и, пристально глядя ему в глаза, стал легонько водить по впалым вискам подушечками пальцев. Филимон вперил в князя черные вертикальные зрачки, в бездонной глубине которых то и дело проскакивали золотые искорки, но вскоре взгляд его померк, веки слегка опустились, искорки потускнели и почти слились с бархатной тьмой.
— А теперь видишь? — глухим голосом спросил Владигор, не отводя пальцев от Филькиных висков.
— Люлька между березами, — ровным, монотонным голосом ответил Филька, — ветер качает, листья летят в обрыв, пес бежит и лает…
— Хорошо, Филимон, хорошо, смотри дальше, — продолжал князь, чувствуя, как пульсируют височные жилки под его пальцами.
— Подсолнух голову склонил, — чуть слышно пробормотал Филька, — пчелы жужжат, матушка с ситом между грядками идет, наклонилась, траву рвет сорную и землю в сито сыплет, мне дает, а я трясу, трясу…
Филимон умолк, его полуприкрытые глаза потускнели и словно обернулись зрачками внутрь черепа.
— Тряси, тряси, Филя, а как всю землю просеешь, глянь, что на дне решета осталось, — подсказал Владигор.
— Корешки остались, черви да обрывки — мусор всякий, — прошептал Филька.
— Сорная трава — с поля вон! Сорная трава — с поля вон! — утробно прогудел князь, отпуская Филькину голову.
Филимон вздрогнул, тряхнул волосами, вскинул длинные ресницы и взглянул в лицо князя ясным, пронзительным взглядом.
— Так, выходит, и Климога, и змея эта с пащенком своим — только вершки? — тихо, одними губами, прошептал он, оглядываясь на дверь.
— Верно мыслишь, — сказал Владигор, отпивая глоток вина из своего кубка.
— А где ж такое сито взять, князь?! И где та земля, куда их корешки уходят?
Филимон вскочил с табуретки и стал мерить клетушку-спаленку сильными, упругими шагами. Доходя до двери, он останавливался, чутко прислушивался к шорохам и скрипам, доносящимся из коридора и из-за соседних дверей и, уловив среди этих звуков заливистый храп стражника, нервно сжимал кулаки.
— А то давай вдвоем, князь, — шептал он, сверкая желтыми глазищами, на дне которых хищно вспыхивал огонек настольной плошки, — выйдем, и по всем клетям да галерейкам — тихими стопами!.. Тихими стопами!.. Как мышь в кладовке! Как хорь в курятнике — всех рысьяков, как кур, передушим!
— Передушить-то передушим, а дальше что? — спросил Владигор. — Дувана на плаху? Воруху с воренком в петлю?
— Зачем сразу в петлю? — степенно возразил Филимон. — Сперва на дыбу, плетей всыпать, да таких, чтоб позвонки трещали да кишки в утробе лопались, — глядишь, до корешков и доберемся…
— С этим, Филя, я бы не спешил, — задумчиво сказал князь, потягивая вино из чеканного золотого кубка, — с этим всегда успеется… А то вершки повыдергаем, а из корешков новая поросль брызнет, погуще старой! Сито, сито надо плести, да такое мелкое, чтобы ни один волосок с песком не проскочил!
— Такой, выходит, твой ответ Любаве? — вздохнул Филимон, отходя от двери.
— Такой, Филя, такой, другого пока не будет, — усмехнулся князь, глядя на его растерянную физиономию.
— А если она спросит, что это за сито такое? — недоверчиво прищурился Филька. — Еще на смех меня поднимет!
— Да ты никак девичьего смеху испугался? — усмехнулся Владигор. — Не бойся, не поднимет. А даже если и посмеется, с тебя не убудет! Как-никак, развлечение. А про сито Любава поймет, даже если и посмеется. Или тебе ее смех не в радость, Филимон?..
