Александр Абдулов - Хочу остаться легендой
Обзор книги Александр Абдулов - Хочу остаться легендой
Александр Абдулов
Хочу остаться легендой
Светлой памяти
Александра Абдулова…
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Не существует никакого формального повода, для того чтобы эта книга увидела свет.
Но существует один неформальный и неоспоримый — Александр Гаврилович Абдулов…
Он думал о том, чтобы написать обстоятельные и подробные воспоминания и даже определил форму будущего текста. Это должны были быть диалоги с отцом, как бы пронзающие время, оборачивающие его вспять… Мы, когда готовили эту книгу, поступили подобно абдуловской задумке — извлекли из прошедшего времени прямую речь артиста. И вот он перед вами, его монолог, протяженность которого — тридцать лет без одного года. Все симптомы прошлого, недавнего нашего прошлого, так или иначе упомянуты, прокомментированы или обозначены в этой книге. Некоторые подробности и обстоятельства жизни артиста мы сознательно опустили. Потому ли, что сам он говорил о них не очень охотно, либо по причине того, что сказанное, к примеру, двадцать лет назад сегодня рождает совсем иной контекст. Ибо время меняет нас чаще и основательней, чем мы меняем время…
Многие свои интервью Александр Гаврилович заканчивал историей о некоем великом спортсмене, последние месяцы жизни которого наблюдал некий журналист. И когда после смерти первого, второго расспросили о подробностях и нюансах частной жизни спортсмена, тот ответил одной-единственной фразой: «Он хотел остаться легендой».
Эта книга первая, или по крайней мере одна из первых книг о великом артисте. Уверены, что не последняя, но именно эта книга и по устройству своему, и по прочим причинам, изложенным выше, ляжет в основу легенды по имени Александр Гаврилович Абдулов.
ПРЕДИСЛОВИЕ
В 1974 году к нам привели студента, Сашу Абдулова, просто показать, что есть вот такой на выпускном курсе ГИТИСа. Странно, что у меня с Сашей были одни и те же учителя: Раевский, Конский. Мы получили с ним как бы одинаковое образование.
Тогда, в семьдесят четвертом году, это был долговязый красивый парень. Я сразу понял, что именно он должен репетировать лейтенанта Плужникова в спектакле по повести Бориса Васильева «В списках не значился». Плужников — последний защитник Брестской крепости, который не успел оформить свои документы, прибыв на место службы, — помешала война. Его там как бы не было, и тем не менее, он проявил чудеса героизма, самопожертвования, патриотизма и удивительную широту взглядов. С Сашей играла Елена Шанина, замечательно они играли вдвоем… У них возникла любовь, со всеми возможными последствиями, — такая романтическая прекрасная история…
И знаете, он блестяще играл Плужникова… Этот спектакль вышел в 1975 году — к тридцатилетию нашей победы. И так началась театральная карьера студента Саши Абдулова, который в том же семьдесят пятом году стал артистом московского театра Ленком. Потом была галерея замечательных актерских работ: в пьесе Арбузова «Жестокие игры» он играл Никиту…
Саша был очень красив, притягателен, зритель его сразу полюбил, с первого его шага на сцене. Конечно, у Саши первые годы в голове дули разные ветра. Он приехал к нам из Ферганы, где в основном вместо учения занимался сбором хлопка, выполнял план. Саша из театральной семьи, отец его был в ту пору главным режиссером местного театра, но это, так мне кажется, не сыграло никакой роли при выборе профессии. Потому что его братья пошли совсем другой дорогой.
Абдулов самообразовался, по моему личному субъективному ощущению. Саша стал человеком, знающим и понимающим актерство, посмотрев все сколько-нибудь значимые в истории русского и мирового кинематографа фильмы. Он высматривал, как что смонтировано, искал склеечки в знаменитых фильмах у великих режиссеров. Это было его кинематографическим увлечением, благодаря которому Саша стал образованным человеком.
Абдулов трудно приживался в театре, у него не все хорошо было с дисциплиной. Он был очень веселый и обаятельный и как-то весело всех обманывал, в том числе и меня. Однажды Саша не пришел на важную репетицию, это было очень страшное опоздание. Тот случай, когда нужно выгонять сразу, а я как раз в это время от многих людей отказывался, убирал из театра, потому что театр мне достался в очень тяжелом состоянии. Так вот, он пришел и сказал, глядя прямо на меня, и у него при этом текли слезы из глаз: «Я сидел всю ночь у постели больной любимой девушки». Ну, я сделал над собой усилие, чтобы тоже не заплакать, мы обнялись. Потом дня через три-четыре он пришел опять со страшным опозданием и, как в «Капитанской дочке» — там повторение есть замечательное… может, он тоже Пушкина читал… — сказал мне дрожащим голосом: «Сидел у постели больной любимой девушки». Тут я ему не поверил и очень разозлился… Разозлился, но сделал над собой усилие. Я понимал, что должен ему помочь. Помочь выбраться из этого вихря идей, плохой дисциплины и разных дуновений, которые его посещали в это время…
Потом стал очень надежным человеком, каким-то образцом дисциплины, собранности, во всем, что касалось театра, особенно. Я был влюблен в него как в артиста, и мне очень хотелось, чтобы Саша снимался в моих телевизионных работах. И так вышло, что он как-то случайно оказался в «Двенадцати стульях». Это, правда, не фильм, а не поймешь что — какое-то этакое музыкально-литературное телевизионное действо, где он был голым инженером Щукиным. Потом, когда речь уже зашла о съемках на «Мосфильме» (фильм «Обыкновенное чудо»), вот тогда мне объяснили, что нужны кинопробы. Евгения Павловича Леонова и Олега Янковского утвердили без проб, а Саше я сказал, что нужно будет попробоваться. На что он ответил: «Я с удовольствием это сделаю, потому что я сейчас… вот вы меня ругаете… я опаздываю… я все время пробуюсь, а снимается потом Костолевский…» Была проба… Потом он очень хорошо сыграл, замечательно держался в седле, скакал на лошади по подмосковному карьеру, другой натуры у нас не было, кино малобюджетное снималось, в основном в декорациях. С этого началось его блистательное кинематографическое восхождение на высокую орбиту. Потом появилось еще кино — «С любимыми не расставайтесь», по пьесам Володина, потом другие роли, и наконец он стал не просто узнаваем и популярен, он стал любим миллионами. Представить то, что тебя любят миллионы, — очень трудно, но это было так, он был кумиром.
В театре Саша продолжал линию героев-любовников. Когда мы ставили «Оптимистическую трагедию» в страшные и тяжелые годы цензурного гнета, и ставили исключительно. Мне мой первый директор, Акимян, сказал: «Снимут обязательно вас, Марк Анатольевич, если что-то мы сейчас такое не сделаем. Очень плохие идут сигналы сверху». Мы сделали спектакль, неожиданным образом такой, который нам самим очень нравился. Конечно, мы кое-что изменили, но, применительно к Абдулову, это был этапный спектакль, он играл Сиплого. В Саше проснулся какой-то зверь, проснулось какое-то другое, трагическое, магнетическое, энергетическое начало. И я подозреваю, и это мое убеждение антинаучное, что хороший артист владеет еще и гипнозом может — слабыми какими-то долями, может, безопасным для зрителя, но гипноз точно существует. Саша, он гипнотизировал, как злодей. Ну что ж, многие злодеи достигают успеха у толпы…
С этого началась другая полоса в Сашиной жизни, и одновременно у него появилось замечательное комедийное нутро, которое материализовалось в пьесе Григория Горина «Поминальная молитва». Он был Менахем, человек-неудачник, который постоянно что-то пытался сделать, но, естественно, безуспешно. Я Саше подсказал несколько деталей, хотя он и сам обладал, безусловно, режиссерским мышлением. Он часто подходил ко мне и говорил очень корректно, почти шепотом, на ухо: «Марк Анатольевич, а вы не хотите вот, чтобы было вот так вот?» И совсем не обязательно это касалось его роли, это могло касаться работы его товарищей. Я говорил, как правило, «нет» — поначалу, в первой половине наших творческих взаимоотношений. А потом Саша набирал все больше и больше, вот уже из десяти его предложений два, три, четыре я принимал, а потом дело доходило, может быть, и до пяти, и даже больше… Ну и конечно, последние спектакли, которые ставились на него, — в них Саша играл главные роли. Такие моноспектакли своеобразные… По Достоевскому — «Варвар и еретик»… Он играл с такой заразительной энергетикой, просто завораживал своим лицедейским мастерством, подкрепленным очень глубоким нутром. Потом был «Плач палача». Саша играл центральную роль Палача, но в конце концов выяснялось, что это нечто другое, это какая-то другая личность, вобравшая в себя многие настроения сегодняшние, которые бушуют у нас за пределами театральных сцен…
Еще был один забавный случай, когда во время зарубежных гастролей, в «"Юноне" и „Авось“», Саша был одним из «углов треугольника», он играл американца испанского происхождения. Там были испанцы, он по-испански что-то кричал замечательным образом, прекрасно двигался вместе с Караченцовым. В спектакле Саша играл еще несколько ролей, и вначале он был пылающим еретиком, так придумал Вознесенский… Сейчас у нас ребята прыгают с одним горящим факелом, и смотрится это с большим интересом, а он двумя факелами манипулировал… Так вот, американцы, принимавшие нас, сказали, что весь этот открытый огонь, все это категорически запрещено всеми законами. Мы всё, мол, понимаем, но у вашего артиста безумный взгляд. Я сказал, что да, так и должно быть, ведь он еретика играет. Они ответили: «У него настолько безумный взгляд, что он может забросить этот факел в зрительный зал». Я сказал: «Нет, этого не может быть. Он — комсомолец». А они: «Йес, йес! Комсомолец! Но бросить может. Давайте ему металлический такой ошейничек сделаем, ну, не ошейник, а такой браслетик, чтобы в какой бы раж он ни вошел, а бросить бы не смог». Ну, мы, естественно, с удовольствием на это дело пошли, и Саша с этим браслетиком у нас запечатлен в некоторых сценах из этого спектакля…
