Айя Субботина - Красный туман (СИ)
-- Где остальное?
-- Спрятали, продать хотели. Платье все дырах было в грязи - за него ничего не выторговать. А туфли целые, за них хорошо бы заплатили. Лента красивая, ее тоже продать думал. Господин, прошу...
-- Где спрятали? - отрешенный от скулежа, продолжал Имаскар. Платье, туфли, лента. Платье. Туфли. Лента. - Отвечай, - для острастки еще сильнее оттянул голову наемника, так, что у того хрустнули шейные позвонки.
-- Аааа! - во все горло заорал он. - В тайнике, в лесу. Сухое дерево с дуплом. На поляне. В самой чаще. Нельзя не приметить. Прошу... Я больше ничего не знаю, я никого не убивал!
"Да неужто? А старухино семейство не твои молодчики спалили?"
-- Больше ничего не знаешь? - на всякий случай переспросил архат.
-- Нет. Пощадите меня, господин! - Наверное, лицо Имаскара переменилось, потому что разбойник совсем уж отчаянно замотал головой, и его тело поддалось конвульсиям. - Я все сказал! Клянусь Создателями, я никогда больше не вернусь в твои владения, господин, и мухи не обижу, я...
-- Отдай его крестьянам, - распорядился Имаскар. После глянул на вопящего разбойника и прибавил: - Только путь ему ноги сломают, чтобы не сбежал. Мы отбываем через четверть часа.
Он поедет на запад, как велела Мать. Безобразная оказалась во всем права: следовало с самого начала слушать ее, делать то, что велела серафима, а не мараться книгочтейством. И как ему такое в голову-то взбрело? Давно ли ставил Исверу в вину безверие в слова Матери? А теперь сам чуть было не попался в ту же сеть. Или этот недуг поражает всех правителей Союза?
В центре деревни учинили кровавую потеху. Воины собрались в круг: достаточно плотный, чтобы не пустить в его центр любопытных крестьян, но и достаточно рыхлый, чтобы те самые любопытные могли беспрепятственно наблюдать расправу. Несколько "птиц" уже болтались на подготовленных шестах: вогнанных в землю бревнах, как мостком соединенных третьим. Третьего ворона как раз собирались запустить.
Имаскар подступился ближе: крестьяне почтительно зашушукались, расступились, пропуская шианара вперед.
Вместо доски, на которой совершать действо было бы удобнее, приспособили лавку. На нее как раз укладывали, животом вниз, порядком изувеченного разбойника. Часть его руки отсутствовала, нога безвольно волочилась, но приговоренный отчаянно сопротивлялся и взывал к деревенским с просьбами о сострадании. Имаскар осмотрел собравшихся: даже на лицах детворы он не нашел жалости.
-- Вороны! - кричала девчонка лет пятнадцати. - Красные вороны!
-- Сделайте ему крылья! - подхватил смиренного вида старик.
Крики умножились, как умножается и крепнет идущая с гор лавина. Воин с топором встал за спину приговоренному и, почти не примериваясь, всадил лезвие ему меж лопаток. Топор сделал в спине трещину, как колун разделяет полено надвое. Сдавленный крик пленника, его вздох. Толпа на миг затихла, ловя каждый звук страдания. Но как только воин ударил снова - теперь пробив в спине разбойника значительную брешь - принялась вопить с троекратными усердием. Воин отложил топор, сунул в отверстие руки, поднатужился - и вывернул кости наизнанку, точно выворачивал рубаху. Разбойник отозвался предсмертным бульканьем. Даже на лицах солдат в кругу отразилось жесткое ликование.
Между тем, воин продолжал усердствовать. Он вывернул наружу кости, вырвал позвоночник. Кости ломались и крошились, но уже сейчас отчетливо походили на окровавленные жесткие крылья. Палач взял вожжи, продел их в наиболее крепкие части лопаток и зычно крикнул:
-- Научите его летать!
Деревенские, те, кто заблаговременно встал в первых рядах, протиснулись в круг. Среди них девушки и старики, только вставшие на ноги дети. Они подхватили вожжи и поволокли "птицу" в сторону самодельно арки. Когда его тащили мимо Имаскара, архату показалось, что разбойник все еще жив. Под громогласное одобрение своих, крестьяне вздернули "птицу" на арку. При этом на их головы лилась кровь и падала требуха внутренностей.
-- Красные вороны! - кричала девушка, звонко хохоча. Она раскачивала мертвеца за ноги, веселилась и плакала от счастья. - Шианар запустил красных воронов!
-- Они любят тебя, шианар, - сказала всюду следующая за ним Льяра, - больше, чем любили других правителей Союза.
Имаскар наградил ее тяжелым взглядом. Еще бы, как не любить. Родитель и Исверу всегда сторонились привселюдных расправ, и оба упрекали Второго наследника в чрезмерной любви к потрошительству. И что с того? Они оба мертвы, стали именами, которые помнят лишь члены Союза да хронисты. "Как ты можешь радоваться жизни, когда тебя ненавидит полмира? - недоумевал Исверу в одну из последних их встреч. - Как ты можешь спокойно спать, есть, ублажаться женщинами, когда тебя иначе, как Риилморским потрошителем никто не называет? Каково это - быть ненавидимым всеми?" "Риилморские червяки могут называть меня, сколько угодно, - ответил тогда Имаскар, - но они боятся меня. Этот страх принес мир, который ты так усердно пестуешь. А каково тебе живется, брат, зная, что твое имя никого не ввергает в трепет? Что для риилморских червяков ты - безликая безымянная личность?"
-- Я - Риилморский потрошитель, - сказал он вслух. Сказал воздуху, сырому дню, запаху крови и хлесткому удару топора. - Плевать я хотел на их любовь. Страх и покорность - все, что мне нужно.
Вскоре они покинули деревню. Уезжая, Имаскар видел, как та девчушка, что громче всех просила птиц, таскает оторванную голову главаря разбойников. Держа ее за колтун волос, звонко смеется и распевает песни.
-- Славная для кого-то жена вырастет, - сказал, улыбаясь, Ксиат.
Их путь лежал в сторону охотничьих угодий. Некоторое время отряд двигался молча. Чередуя галоп и рысь, чтобы не утомлять лошадей, всадники обменивались скупыми фразами. Азарт утренней резни и последовавшая за ней казнь постепенно сходили на убыль, уступая место трезвой настороженности.
Лес выступил из тумана внезапно, как выступает из тени терпеливый убийца. Голые сучья тянули в сторону всадников сухие черные руки, а проход в чащу походил на распахнутый зев.
Что он найдет в лесной утробе? Сухое дерево с дуплом, туфли, лента. Имаскар начинал упрекать себя за поспешное решение отдать главаря на растерзание. А что, если нет никакого треклятого дерева, нет вообще ничего? И как он узнает, что просто свернул не в ту сторону, не нашел? Прочесать всю чащу? Оказавшись внутри заволоченной туманом обители, он понял, как наивно полагался на свои силы. Каждое встреченное дерево было сухим и черным. Только и отличий, что без дупла.
