Виталий Каплан - Масть
– А ну как господин Архаров про такое наше самоуправство проведает? – подал голос кто-то робкий.
– Господин Архаров, коли про то ему не писать, ничего и не проведает, – невозмутимо пояснил москвич, – ибо пребывает во дворце своём столичном. Не голубиной же почтой отправят ему донесения… Хотя и насчёт голубей, Егор Фомич, не худо бы предостеречься. Но главное в том, что коли всё получится у нас, бояться Николая Петровича вам уже не след, в кандалах он будет сидеть. Если дело сорвётся – то в кандалы всем вам, и упомянутое самоуправство окажется самой малой из ваших вин. Все меня поняли?
– Но как же… – от волнения голос полицмейстера пресёкся, – но как же быть нам с Тайной экспедицией, с графом Сухоруковым? Ужели не заметит он происходящего в городе и окрест?
– О том не тревожьтесь, – отмахнулся московский гость. – Есть кому утихомирить Ивана Саввича, не ваша то забота. Ну что, ещё вопросы есть? – и, вдоволь насладившись упругой тишиной, довершил: – Что ж, цели определены, задания розданы. За работу, братья! И да пребудет с нами мудрость трёх миров!
Глухой раскат грома был подтверждением его слов. Пламя факелов взметнулось ввысь, и на миг почудилось, будто плеснула тёплая морская волна – пускай большинство собравшихся и не бывали на море.
А пожилая дама в густой вуали, сидевшая в дальнем ряду, поджала губы. Её, конечно, никто не видел, зато она видела всех. А ещё видела, что вот так легко и просто, как мечтается москвичу, не выйдет. Что ж, на сей случай имелись у неё нужные средства.
Глава 1
Чему посвящает свой вечер потомственный дворянин после того, как чуть ли не полдня сражался с сорняками на огороде? Правильно, улёгся на софе и читает в лучах заходящего солнца книгу. То самое, рекомендованное некогда Костей «Деревенское зеркало», сочинение господина Болотова. Там помещик с неслучайной фамилией Правдин беседует со своими тёмными, невежественными крестьянами и направляет их на стезю просвещения, обличает глупые суеверия вроде домовых, леших, ведьм, упырей. Крестьяне проникаются.
– Вот же неуёмная фантазия у человека, – пожаловался я Алёшке. – Начитался французских философов и одним махом объявил вздором то, что люди испокон веку знали. Это как же надо уверовать в Просвещение, чтобы поперёк правды жизни переть?
– А он, может, из ваших, из Светлых, может, он полагает, что незачем людям про низших Иных знать, – отозвался Алёшка. Он сидел на полу и что-то сооружал из мелких дощечек. Какое-то приспособление для улья – помимо всего прочего он и пчеловодством вздумал заняться.
Его хозяйственный порыв и раньше-то был неуёмным, а с весны начал уже пугать. «А жить на что будем? – сурово внушал он в ответ на моё недоумение. – Из Экспедиции Иван Саввич тебя в любой момент может выставить, и прощай жалованье. На что ему платить деньгу бывшему Тёмному? А из Чернополья оброк только под зиму привезут… и сам же говорил, не оброк, а смех один. На службу какую иную наниматься ты не хочешь, всё бы тебе, Андрей Галактионович, кверху пузом валяться. Я-то, положим, могу примкнуть к мужикам, что плотничают у нас в Горской слободе, но разве ж той платы хватит? Особенно если жить, как мы живём, книжки из столицы выписывать, мясо трескать… мальвазию в трактирах заказывать… Вот потому и надо себя обеспечить, если не во всём, то во многом».
Слова мои, что мы, Иные, без куска хлеба уж точно не останемся, не брал он в толк. «Ну и сколько у нас той магии теперь? Меру нам обоим их сиятельства определили жалкую, нищенскую. Вы ж к Виктории Евгеньевне в Дозор не пошли, побрезговали. Ну и она вам обрезала допустимый предел по самое не балуйся. Равно как и мне ваш дражайший дядюшка. Учись, сказал, жить в скудости!»
Так оно и было. После того, как в январе вернулись мы в Тверь, столько закрутилось всего… Не столь ужасно, как воображал я дорогой, – ни граф, ни графиня нас ни в чём не обвинили, повесть о приключениях наших выслушали со всем вниманием, послание Отшельника изучили, разбирая побуквенно, а вот после начались неприятности. После – это когда и я отказался служить в Ночном Дозоре, и Алёшка в Дневном. Сперва у нас отобрали выданные в белозерскую экспедицию артефакты – дескать, казённое имущество следует сдать. Затем последовал удар по Алёшке – Виктория Евгеньевна объявила ему, что более учиться в журавинской школе ему не подобает: лично она бы и не против, но большинство Светлых не поймёт, с какой стати в их среде должен пребывать Тёмный. Ну да, не виноват он, Алексей, что переменили ему масть, но слишком уж опасно Тёмного рядом со Светлыми держать. Для него же, Алёши, и опасно – не ровен час, кто-то из молодых да горячих возмутится, устроит ссору из пустяка, вызовет на поединок…
Хуже всего получилось с Костей – тот прямо разрывался между Алёшкой и графиней. Занятия с учеником ему велено было прекратить – где это видано, чтобы Светлый Тёмного в магии натаскивал? Вот и прекратил. Да и забегал он к нам теперь изредка, ненадолго, отговаривался множеством работы в Журавино. И можно было даже не смотреть на цветок его души – достаточно лица и голоса, чтобы видеть, что и стыдно ему, и досадно, и в смятении он, не знает, как теперь себя с нами обоими правильно держать. Я-то теперь с ним одной масти, а всё равно смотрел он на меня как на Тёмного и о журавинских делах в моём присутствии не распространялся. Алёшки же, чудилось мне, слегка побаивался – точно весёлого котёнка, внезапно выросшего в здоровенную рысь. Что, если жажда крови прорежется?
Потом их сиятельства посовещались и пересмотрели нам положенные меры магических воздействий, причём не только на людей, а и вовсе. «Не в том печаль, Андрюша, – потирая свой шрам, объяснял дядюшка, – что оба вы в Дозорах более не состоите. Другое важно: впервые мы наблюдаем такое – смену масти. Что с вами обоими происходит? Что исподволь произрастает внутри у вас? Чем в итоге обернётся? Вот потому и надо поберечься, поменьше пользоваться силой Сумрака. Считай, это как лекарь больному умерил питание… для его же пользы. И не навсегда же, а временно… вот как убедимся, что неожиданностей от вас ждать нечего, тогда и вернём».
Вот потому я послушно полол грядки на огороде, хотя магией справился бы за пять минут. Но вдруг за нами с Алёшкой наблюдают? Вдруг на обоих наложены столь тонкие следящие заклятья, что не в наших силах отследить?
А вот что дядюшка погонит меня из Экспедиции и лишусь я своей синекуры, названый брат мой боялся зря. «Ещё не хватало! – заявил в январе дядюшка, когда я напрямую его о том спросил. – Числился ты в Конторе и далее будешь числиться, и жалованье твоё курьер на дом носить будет. Всё одно не из своего же кармана тебе плачу, а из государева. Одно только прошу – без крайней нужды в Конторе не появляйся. А то мало ли… народ у нас в Дозоре, сам знаешь, болтливый… как бы не переслали кляузу в столицу, Харальду, что мы у себя Светлого привечаем. Тогда ведь вся история всплывет, а оно тебе надо, чтобы ею и Харальд заинтересовался?»
