Виталий Каплан - Масть
– Вот что, ребята, для начала сотворим так… – Не вставая из-за стола, поднял он руки и описал ими широкий полукруг. – Сфера Обнуления. Это чтобы если и есть на ком из вас следящие заклятья, то погасить их на время. Потому как разговор у нас пойдёт совсем уж секретный. И, может, удивлю вас, но уж поверьте: в тревоге я. И кроме вас, о помощи просить мне более некого.
– Поверить предлагаете, Януарий Аполлонович? – прищурился я. – После всего, что было? А то не знаю я вас: говорите «аз», в уме держите «буки», а делаете «веди».
– А получается из всего этого «глаголь», – добавил мальчишка. – Знаете, как мне бабка во младенчестве говорила: «Верю всякому зверю – и лисе, и ежу, а тебе погожу». Что, опять к себе в Дозор тягать надумали? И не мечтайте!
– Верить мне или не верить, это уж вы после решите, – заявил дядюшка. – Пока же просто послушайте. И для начала прочитаю я вам вот это.
Глава 2
Из внутреннего кармана шлафрока вынул он скрученный в трубку лист бумаги, развернул, приблизил к глазам и торжественно произнёс:
– Милостию Божией мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая…
Одолеваемы скорбью и обидой о державе нашей Российской, раздираемой всяческими злодействами и пороками, особливо же в благородном сословии, кое лишь по именованию своему именуется благородным, внутри же многие дворяне зверям хищным подобны и угнетают жестоко относящихся до них людей, видя, что созревают в глубине народной гроздья великого гнева, зная о мздоимстве тех, кому вручены бразды правления, от высоких вельмож до ничтожнейшего чиновника в отдалённых местах государства нашего, видя расхищение казны российской теми, кому преумножать её уготовано, обращаемся мы к народу российскому!
Свету известно, сколь преисполнена горем несчастная земля наша. Неурожаи и моры, но паче жесточайшие насилия и мучительства, творимые над безответными людьми, обернулись уже лютой кровью пятнадцать лет тому назад, когда самозванец и душегуб приложить вознамерился в пользу свою крестьянские слёзы и обиды. И хотя понёс оный злодей суровую кару, но корень зла нерушим остался, и пламя то лишь выжидает нового часа, дабы возгореться вновь.
Чаяли мы лаской и просвещением уврачевать сии язвы жизни российской, однако же успехи на ниве той невелики обнаружились. Причиной же оной неудаче не токмо дурость чиновничья в градах и весях, но прежде всего злочинное устроение всего государства нашего, главная беда коего – самодержавная власть императорская. Ибо сколь мудр и велик ни был бы носитель короны российской, а не совладать ему с управлением всей жизнию государственной, и потому приходится полагаться ему на советников и вельмож, те же лукавы и льстивы, чают не общего, а своего лишь блага.
Давно уж уразумели мы, носительница высшей власти российской, в чём таится корень всех неурядиц наших, но из свойственной нам робости и мягкости не решались приступить к целению сего государственного недуга. Ныне же медлить более не подобает, ибо само небо вопиет о преисполнивших российскую землю беззакониях.
И посему повелеваем мы нашей монаршьей властию:
1. Самодержавную власть в империи Российской отменить, а управление державою вестись будет Верховным Советом достойных всяческого уважения граждан, избирать коих надлежит из всякого сословия соборами земскими по каждому краю.
2. Крестьянам, находящимся в собственности государственной, даровать волю и все права гражданские, сохранив за сельскою общиной все те земли, что по нынешнему реестру ей причитаются.
3. Крестьянам и дворовым людям, находящимся в собственности помещичьей, даровать волю и права гражданские, землю же, ныне обрабатываемую ими и принадлежащую господам их, оставить в их распоряжении, собственность же на неё передать им постепенно, по мере того, как за казённый счёт выкупаться она у владеющих ею дворян будет.
4. Солдат и нижних чинов армии Российской, всех полков её, такожде и матросов, прослуживших державе нашей более десяти лет, с почётом вернуть в штатское их состояние и пожаловать наделами из государственных наших земель.
5. Во всех губерниях российских приступить к поиску достойных людей, имеющих быть выдвинутыми соискателями в государственный Верховный Совет, по каждой губернии согласно числу, расписанному в приложении к сему манифесту нашему. Сами же выборы назначить на осень сего года и произвести их не позднее праздника Покрова Пресвятой Богородицы.
6. Доколе не будет избран Верховный Совет, вся власть в империи Российской передаётся Временному Правительству, членов коего мы назначили из всяких сословий, руководствуясь достоверным знанием о достоинствах каждого из них.
7. В церквах повелеваем вознести сугубые молитвы за то, чтобы перестройка всей жизни российской произведена была рассудительно, безопасно, человеколюбиво.
Мы, милостию Божией императрица и самодержица Екатерина Вторая. Дано… в… день… месяца… года.
Я поглядел на Алёшку – и был тот как пыльным мешком ударенный. Причём, судя по тому, как смотрел он на меня, тем же мешком досталось и мне.
– Что за бред? – нарушил я сгустившуюся тишину.
– Не бред, – пояснил дядюшка, убирая бумагу, – а черновик высочайшего манифеста. Сей манифест будет предложен матушке-императрице к подписанию, и возникают две возможности. Или подпишет, или нет. Во втором случае произойдёт с ней апоплексический удар, что в её летах, да учитывая телосложение, вообще-то не слишком удивительно. Но подпись, неотличимая от императорской, всё равно под манифестом встанет. Думаю, обе возможности равновероятны.
– Ну скажите мне, дядюшка, что это шутка! – В волнении я и сам не заметил, как отступил от холодного «Януария Аполлоновича». – Ведь пункты все эти – глупость несусветная!
– Нет, Андрюша, это не шутка, – строго ответил дядюшка. – И поверь, друг мой, всё куда как серьёзно. Сейчас объясню. Во-первых, откуда. Оно – из Москвы, где некто Бровкин Дементий Павлович, коллежский регистратор, переписал рукою своею сей текст с оригинала, полученного, надо полагать, из столицы. Оригинал он после спалил в печке, судьба же переписанного мне неизвестна.
– Откуда ж оно тогда у вас? – полюбопытствовал Алёшка.
– А я, Алексей свет Дмитриевич, на коллежского регистратора следящее заклятье наложил, ещё позапрошлым летом. Видишь ли, господин Бровкин входит в московскую ложу Истинного Света, а у меня к ним особый и давний интерес… отчего и как, сейчас говорить незачем. Суть в том, что время от времени наблюдал я за Дементием Павловичем, он фигура интересная, письмоводитель тамошний. Но заклятье, признаюсь, работало через пень-колоду, толку немного было… Расстояние уж больно велико. Однако же позапрошлой весной, незадолго до Пасхи, наудачу попробовал я за письмоводителем подглядеть, и надо же, улыбнулась Фортуна – как раз тот миг застал, когда переписывал он сие. Видны мне были руки его, как выводят они на бумаге буквы… и я у себя за столом то же писал, что и он.
