Ника Созонова - Два голоса
— Герда! Герда, расскажи мне сказку. О северных оленях, о добром и злом ветре… — Ты гладил подушечкой большого пальца сгиб моего локтя. Было щекотно и приятно. — Позволь мне побыть с тобой слабым и маленьким. Не уходи, не оставляй меня наедине с темнотой…
— Я не Герда, а Алина. Про меня не выдумано ни одной сказки.
— Есть сказка про Алину — про Аленький цветочек… это ты.
— Когда я была маленькая, рисовала этот цветочек голубым. Не знала, что алое — это красное.
— Ты голубой аленький цветочек. И еще ты птица.
— Надеюсь, не синяя?
— Стишок знаешь? "Я черная птица, а ты голубая". Это про нас… Но сказку все равно расскажи.
Я подула тебе не лоб. От него подымался жар.
— Ладно. Только северные олени и голубенькие цветочки — не моя тема. Лучше я расскажу про то, как жили-были два человека. Жили они отдельно, а потом взяли и встретились. И оказалось это событие самым важным во вселенной.
— Но ничего хорошего им это не принесло.
— А ты пессимист. Почему это не принесло?
— Он умер спустя полгода — наркоманы ведь долго не живут. К тому времени она так устала от его выходок, что вздохнула с облегчением. И вычеркнула главное событие во вселенной из своей памяти и своей плоти, как кошмарный сон.
— Зачем ты так? Это же неправда.
Изобразив обиду, я попыталась встать, но ты обхватил меня и не пускал.
— Неправда, что я умру раньше тебя?
— Неправда, что я смогу забыть, — я покорно дала уложить себя обратно и ткнулась носом тебе в шею.
— Но пережить сможешь.
Ты так серьезно это сказал, что я испугалась. Так, словно тебя вот-вот не станет или уже нет. Чтобы убедиться в твоей реальности, принялась судорожно гладить веки, скулы, плечи. Облегченно выдохнула: нет, ты живой, ты есть, не пригрезился…
— Не надо, не хочу об этом думать. Давай жить здесь и сейчас.
— Давай, — ты кротко вздохнул. — Тогда продолжай свою историю.
— Они жили долго и умерли в один день, на берегу синего-синего моря, под пальмами.
— От цунами, смывшем их — вместе со всем населением, в синее-синее море.
Взглянув на мое вытянувшееся лицо, ты расхохотался. И тут же простонал: с новой силой заныли ребра и закровоточили губы.
— А не надо язвить!..
*** — Тебе нравится так подробно вспоминать и описывать каждое слово, каждый жест.
— Тебе тоже, разве ты не заметил? Просто именно так и тогда твоя душа вплеталась в мою и наоборот.
— Мы долго говорили — и тогда и потом. Если будешь вспоминать каждое слово, никогда не закончим.
— А нам есть куда торопиться? У нас впереди… Ладно-ладно, я поняла. Буду лаконичней. (Смеется.) Наконец, мы уснули…
— Во сне ты скакала без седла и узды на вороном жеребце, которого я гонял по кругу на длинной веревке. Ты была обнаженной, и пот струился по груди и ягодицам. И черные бока коня тоже блестели от пота, отливая в синее.
— А ты хохотал. Рубаха душила тебя, и ты рывком расстегнул ее, оторвав две пуговицы. Ты крикнул: "Интересно, что сказал бы сейчас дедушка Фрейд?" Тебе пришлось напрячь голос, чтобы я расслышала за стуком копыт и свистом ветра.
— А ты ответила — тоже крича и смеясь: "Он бы сказал, что я извращенка, мечтающая о жестком сексе с афроамериканцем!" "А разве он был бы не прав?" "Что ты, милый, дедушка Фрейд прав всегда! Даже когда говорил, что зонтик моей бабушки во сне означает член. Всегда… всегда… всегда…" ***
3.
Я проснулась поздно. Но раньше тебя. Ты спал, сжавшись в комок, подтянув колени к подбородку и спрятав в них ладони. Словно и во сне ожидал нападения.
Была суббота, в галерею тащиться не обязательно (хотя и желательно, учитывая проклятый буклет, но я твердо решила на него забить, заодно с шефом). Сознание, что не нужно никуда от тебя уходить, наполнило меня звенящей радостью. Я не стала тебя будить, нарушать гармонию твоего сна, в котором ты, возможно, продолжал гонять по кругу взмыленного коня, перемывая кости дедушке Фрейду.
Да, кстати, Фрейд. Австрийский чудак нагородил много чуши, но в чем-то бывал и прав. На уровне сознания я абсолютно спокойно принимала то, что физическая сторона любви для нас исключена напрочь. Но вот сны… Не выдают ли они потаенное?
Не желая зацикливаться на этой щекотливой теме, я приняла прохладный душ и уселась перед зеркалом. Последнее время процесс изучения собственной оболочки доставлял скорее неприятные, чем радостные ощущения. Особенно по утрам, до наложения макияжа. Новая морщинка или пара седых волос могли надолго выбить из благодушного настроения. Но сегодня зеркало решило меня порадовать. Глаза блестели и в то же время казались таинственными и глубокими. Они у меня капризные, даже цвет уловить невозможно — меняются от светло-карего до болотно-зеленого, в зависимости от погоды, освещения и душевного состояния. Сейчас они отливали золотистым, словно поймали и присвоили два крохотных солнечных зайчика. Кожа была розовой и помолодевшей, словно я не один час провела в косметическом салоне. Да, любовь явно на пользу моему организму. Растянув губы в улыбке Гуинплена, я полюбовалась на оскаленные зубы. Затем стянула рот в ниточку и нахмурила лоб. Чуть тоньше бы вырезать крылья носа, да почетче провести линию верхней губы — вполне себе произведение мастера.
— Ты надеешься обнаружить там что-то новое и незнакомое?
Ты высился в дверном проеме. Еще не рядом со мной, но и не там, в постели. Синяки за ночь окончательно оформились и налились густым сливовым цветом.
— Подойди! — Когда ты послушно добрел, я обхватила тебя за шею и притянула голову к себе. Мне нравилось смотреть в твои глаза сквозь зеркало. Ты был смешной и непривычный, лицо казалось перекошенным — признак сильной ассиметричности черт. — Правда, мы здорово смотримся?
— Смотримся. Как василек во ржи и пустынная колючка, по чьей-то дурости впихнутые в одну вазу.
— В природе все гармонично, даже пустынные колючки. Ими, между прочим, верблюды питаются, а без них они бы умерли с голоду.
— Я и не говорю, что не гармоничен. Просто здесь не смотрюсь, а в каком-нибудь грязном сквоте вполне впишусь и даже украшу собой пейзаж.
Ты аккуратно отстранился, расцепив на затылке замок моих ладоней. Сразу стало неуютно, и комната показалась огромной, чужой и казенной, словно зал суда. Не хотелось отпускать тебя ни на минуту.
— Ты куда?
— Конечно, кормить собой голодающих верблюдов, — ты попытался широко улыбнуться, но тут же дернулся: от этого мышечного усилия лопнула подживающая корка на губах.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше, чем выгляжу.
