Ника Созонова - Два голоса
— Это как-то грубо.
— Зато как нельзя подходит.
*** — Ты меня ни к кому не ревновал, никогда. Это даже обижало немножко.
— Глупо ревновать того, с кем одни сны на двоих.
— Глупо, а я все равно тебя ревновала. К прошлому, без меня. Его было так много, а настоящего, со мной, так мало. ***
8.
Мне было хреново. С самого утра. Даже героин не помогал. Сердце то колотилось, как сумасшедшее, то замирало на несколько секунд, словно размышляя, стоит ли продолжать эту тягомотину. Я едва мог передвигаться по квартире. Мир вокруг по растягивался, то сжимался в точку. Забавное ощущение.
Вообще-то резко хуже мне стало давно — дней десять назад. Подозреваю, что подхватил от тебя твой вирус, а для спидоносца это последний звоночек. Но я ни за что не признался бы тебе: разыгрывал бодрость и хорошее настроение изо всех хромых сил.
В тот вечер мы лежали, как всегда, неслиянно-нераздельно и разговаривали об аде и рае.
— А что, если те, кто проживут жизнь достойно, после смерти будут снова и снова переживать самые хорошие свои моменты? А плохие люди — самые мрачные и позорные?..
Твой пульс на виске бьется под моими пальцами размеренно и упорно. Стараюсь удержать его, поймать, как бабочку, готовящуюся вспорхнуть с цветка.
— В моей жизни тогда получится бездна ада и совсем мало рая.
— Я с тобой поделюсь.
Ты кладешь мою ладонь себе на закрытые веки. Я чувствую, как они трепещут под ее тяжестью.
— В детстве, мне было лет шесть, мы с мамой однажды пошли гулять вдвоем. Сестры были то ли в санатории, то ли с папой, точно не помню. Была зима. Знаю, ты не любишь зиму, но слушай. Солнце было таким ярким, хоть и маленьким. Снег искрился и сиял. Мы пошли на пустырь за домом, где не слышно шума машин и почти нет людей. Там стояли старые футбольные ворота, один каркас, без сетки. И я лазала по ним, как обезьянка. В шубке было жарко и душно, а варежки сразу промокли. Не знаю, что на меня так подействовало — слепящий снег или синь неба, но я почувствовала бесконечную гармонию всего вокруг. И радость. До того момента, как я встретила тебя, ко мне ни разу не возвращалось это чувство. Ты со мной. Запах мороза — чувствуешь, как он ласкает?
— Чувствую. Я любил зиму — там… Солнце такое яркое, что оно, заполнив глаза, проникает в кровь, и та бурлит по артериям и струится по венам светящейся, звонкой и легкой.
— А воздух… чистый и вкусный. Высунь кончик языка, и ты почувствуешь его прохладную мятную сладость. Хорошо, правда?
— Хорошо.
*** — В нашем сне не было солнечного света и чистой зимы. Была ночь с тысячью звезд. Вон Большая Медведица гонится за Стрельцом, грозя ему сияющей лапой. Пес наскакивает на Скорпиона, тряся лобастой головой — совсем как наш Бэбэм. Звезды вверху и звезды внизу, отраженные в темной воде. Мы стоим в ней по пояс. Берегов не видно. Ни звука, ни движения. Я держу тебя за руку. Я знаю, что тебя зовут Адам, а меня Ева, и мы в изначальном раю, в космосе до зарождения жизни, до грехопадения. И в то же время мы ощущаем свои далекие, спящие во времени и пространстве тела.
— Мне не хочется нарушать твое слияние с изначальным. Но нужно сказать. Я зачерпываю в горстях воду и опускаю в нее лицо. Капли скользят по коже, искрясь от звездного света. "Я сейчас умер".
— Брезжит серо-розовый рассвет. Искристая ночь отступает. Вселенский океан становится вдруг холодным и обжигает ноги. "Этого не может быть. Я не верю!"
— Ты снова стала самой собой. Растерянной и испуганной. "Остановилось сердце. Легкая смерть. Я такой не заслужил". "И что мне делать?" "Не знаю".
— И я спросила: "Можно, я не буду просыпаться? Впаду в летаргический сон, такое бывает". Наши ноги и бедра уже во льду. Это уже было — во сне про вершину горы. Кошмар — когда не дотянуться, не дотронуться… "Ты проснешься". Ты говоришь уверенно. Наши переплетенные пальцы покрылись корочкой инея. "Я не хочу отпускать тебя. Я не отпущу тебя!" "Не отпускай, — ты вдруг улыбаешься, светло, как ребенок. Делаешь шаг вперед, и лед — это снова вода, только очень горячая. Почти кипяток. — В тебе найдется место для моей души? Ты пустишь меня?" ***
— Теперь ты меня никогда-никогда не оставишь?
— Теперь не смогу. Но ведь и ты не сможешь уйти, если захочешь?.
— Я не захочу.
Эпилог
Проходит время, и одно все труднее отделить от другого.
Я все больше становлюсь ею, или все больше становлюсь им. Зато психушка, пожалуй, мне не грозит.
Даже воспоминания становятся общими. От нее в них радость и свет. От него — глубина и боль. Раздвоение личности — тяжелая болезнь, но слияние личностей — нечто совершенное. Как совершенен мизинец на моей левой ступне.
И это не конец ("стали жить-поживать… и умерли в один день"), но начало.
