Мартин Гринберг - Дорога Короля
Начал он с того, что выкупил все ценные бумаги, которые должны были обеспечить будущее вдовы. Бумаги эти ему были не нужны, и капиталовложения покойного Рудольфа попросту пошли прахом. Затем Кельвин выкупил у ростовщика все долги Рудольфа. Долгов было немного, однако теперь Кельвин имел определенное право на закупку тех товаров, с которых некогда и началось процветание семейства Гюшетт. В связи с этим Кельвин получил доступ к бухгалтерским гроссбухам и к всевозможным контактам с торговыми партнерами — и в результате, быстро усилив свое влияние на поставщиков, он за весьма короткий срок прибрал к рукам весь товарооборот.
Ну и для него было просто детской забавой обнародовать — в присутствии судей, разумеется! — тот факт, что Рудольф Гюшетт якобы составил свое состояние, самым бесстыдным образом присваивая себе львиную долю всех доходов и грабя своих партнеров. Стоит ли говорить, что вскоре состояние это, естественно, перешло в руки Кельвина, и, таким образом, именно он стал распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом вдовы Гюшетт, то есть стал хозяином всех средств к существованию, обретенных ею в результате замужества, а также и самого ее дома.
Из дому он ее, конечно же, выгонять не стал. Да и куда бы она пошла? Нет, он оставил ее при себе, а для всех остальных двери в господский дом закрыл. Если вдова и пыталась протестовать, то за прочными стенами ее протестов слышно не было.
Итак, обо всем этом Джиллет понятия не имел, когда стучался в ворота господского дома и просил позвать мадам Гюшетт. Так что, когда его в дом все-таки впустили, он неожиданно оказался не в гостиной вдовы, а в кабинете ее нового повелителя и хозяина дома Кельвина Дивестулаты.
Уже сам по себе кабинет этот мог произвести на такого простака, как Джиллет, весьма внушительное впечатление, столько там было прекрасной полированной мебели из дуба и красного дерева, великолепных изделий из бронзы и тонкой кожи. Если бы не вчерашний небывалый успех, не головная боль, притуплявшая восприятие, и не стремление быть отныне решительным и отважным, Джиллет, вполне возможно, струсил бы, лишь переступив порог этого кабинета. Однако же он упорно повторял про себя то заклинание, которому научил его алхимик, а также его слова насчет веры в свои силы, храбрости и неразборчивости в средствах. И это позволило ему вполне достойно выдержать первые несколько минут в роскошном кабинете и разглядеть, что хозяин кабинета заслуживает куда большего внимания — и не только потому, что Дивестулата был высок ростом и широк в плечах, но главным образом из-за откровенно злобного и презрительного взгляда, которым он окидывал всех, кто перед ним появлялся. Кабинет был освещен довольно слабо, и пламя свечей красными огоньками отражалось в глазах Кельвина, наводя на нехорошие мысли о дьяволе и аде.
А потому для Джиллета было даже хорошо, что Кельвин не сразу обратил на него внимание, а продолжал изучать какие-то документы, прикрывая листы своей огромной ручищей. Возможно, впрочем, что таким образом он просто хотел выказать свое презрение к столь жалкому визитеру, но Джиллет, все же получив определенную передышку, успел покрепче стиснуть свой амулет, вспомнить советы алхимика и взять себя в руки.
Наконец Кельвин кончил читать — или притворяться, что читает, — мрачно глянул на Джиллета и без всяких предисловий спросил:
— Что у тебя за дело к моей жене?
Раньше, заслышав подобный вопрос, Джиллет тут же повернул бы назад. Жена? Значит, вдова Гюшетт вышла замуж за Кельвина Дивестулату? Но голова у Джиллета работала плохо, одурманенная верой в силу волшебного амулета и бесконечно повторяемым заклинанием насчет родства с Ривом Справедливым, и это придало ему смелости. Кроме того, Джиллет и помыслить не мог, что кто-то другой успел его опередить! Вы спросите, почему? Да потому, что, с его точки зрения, подобное разочарование просто не могло постигнуть человека, который благодаря честно раздобытым деньгам и собственной смелости завоевал право называть себя родственником Рива Справедливого! Иначе это было бы форменное издевательство как над справедливостью, так и над алхимией.
— Господин мой, — вежливо начал Джиллет, ибо, вооружившись добродетелью и волшебным амулетом, мог позволить себе быть вежливым, — видишь ли, дело-то у меня к вдове Гюшетт, а не к тебе. Если же она и впрямь стала твоей супругой, так пусть сама мне об этом и скажет. Позволь мне, впрочем, честно признаться: я никак не пойму, зачем тебе, господин мой, понадобилось унижаться и врать, будто вдова за тебя замуж вышла? Ведь без благословения священника ни один брак не считается действительным, а благословения такого нельзя получить, пока в церкви не огласят имена жениха и невесты. Но вы-то ничего этого не сделали!
Тут Джиллет умолк, чтобы перевести дыхание и поздравить себя с тем, что амулет действует прекрасно: подобной смелости он от себя просто не ожидал!
На самом деле он и не заметил, что его храбрые речи взбесили Кельвина: глаза его сузились, огромные ручищи сжались в кулаки. Но Джиллета опасность более не страшила, и он смело улыбнулся Дивестулате, грозно поднявшемуся, чтобы дать наглецу должный ответ.
— Она стала моей женой, — медленно и четко произнес Кельвин Убивец, — потому что я так захотел. Иных разрешений или благословений мне не требуется.
Джиллет, немного растерявшись, захлопал было глазами, но быстро взял себя в руки и спросил:
— Я правильно понял тебя, господин мой? Ты называешь ее своей женой, признавая, что вы с нею не повенчаны?
Кельвин тяжелым, изучающим взглядом посмотрел на непрошеного гостя и ничего не ответил.
— Раз так, это дело подсудное, господин мой! — Видимо, Джиллет и сам толком не слышал собственных слов. Во всяком случае, он, не замечая, насколько его слова неприятны Кельвину, рот закрывать и не думал. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы вести себя в соответствии с советами алхимика. Получая огромное удовольствие от собственной смелости, он прикидывал лишь, как долго сумеет продержаться, прежде чем ему придется упомянуть о своем знаменитом «родственнике». — Таинство брака ведь и существует для того, чтобы защищать женщину от тех, кто сильнее, чтобы ничто не могло против воли связать ее ни с одним мужчиной! — Сие замечательное высказывание, разумеется, принадлежало отнюдь не самому Джиллету. Примерно так говорил во время воскресной проповеди местный священник. — Так что если ты, господин мой, не сочетался законным браком с вдовой Гюшетт, то я могу сделать из этого лишь один вывод: она сама не захотела взять тебя в мужья. А значит… — У Джиллета даже голова закружилась от собственной дерзости. — Значит… ты, господин мой, ей никакой не муж, а просто гнусный обольститель! И я очень тебе советую: позволь мне все же переговорить с этой женщиной.
