Ирина Баздырева - Бремя Крузенштерна
— Свет!
— Что? — сразу же заглянула в читальный зал Светлана.
— А этот потомок Крузенштерна паспорт взял?
— Понятия не имею, — пожала та плечами. — Во всяком случае, ему я его не отдавала. Когда ты хлопнулась на пол, мне уже все по фигу было.
— На стойке его нет. Значит, либо Юлия Петровна отдала ему паспорт, либо он сам его забрал.
Светлана задумалась.
— Юлия Петровна отдать точно не могла — она сразу же бросилась к тебе. Я тоже была занята тобой. Ты же нас до смерти напугала…
— Девушка, сколько можно ждать! — донесся с абонемента визгливый голос и Света, скорчив, недовольную гримасу, исчезла.
Вскоре, появилась запыхавшаяся Юлия Петровна.
— Не знаю что и сказать про эту твою закавыку, — отдышавшись покачала она головой. — Начала я, аж с вавилонской и шумерской клинописи. Шучу. Но ни к какому, известному мне шрифту, я твои закорюки, причислить не могу. Уже не шучу. Может это какой-то шифровальный код?
— Как это? Вся книга, что ли зашифрована?
— Бывает и не такое, — не очень уверенно заметила Юлия Петровна. — Но ты расстраиваться погоди. Я ведь не первая и не последняя инстанция в этом вопросе, и эти записи можно показать Льву Кирилловичу. Помнишь такого? Он еще приходил к нам в таком берете и с платочком на шее?
— Француз, что ли?
— Он самый. Когда-то он преподавал лингвистику в нашем институте. Сейчас давно на пенсии.
— Но…
— Ничего тут неудобного нет, — упредила сомнения Лены Юлия Петровна. — Уверена, ему будет приятно, что кто-то вспомнил о нем и что кому-то понадобилась его консультация. Где-то у меня записан его телефон, — выдвинула она ящик с формулярами неперерегистрированных читателей за прошедших три года. — Я, если хочешь, договорюсь с ним о вашей встрече.
И Юлия Петровна основательно села за телефон, сразу дозвонилась до Льва Кирилловича, и завела с ним светский разговор ни о чем. После продолжительных взаимных приветствий, последовали ахи и охи по поводу собственного здоровья, потом здоровья детей и внуков, цен на продукты, после чего досталось политикам и местному правительству, а уж потом ДЕЗам и ЖЭКам и плавно перешли к положению дел в стране и в мире.
Юлия Петровна важно кивала головой, сочувственно охала: «Ну надо же», и когда разговор подошел к своему логическому завершению, изложила свою просьбу, молча выслушала ответ и передала трубку Лене. Лев Кириллович предложил ей, хоть сейчас, приехать с образцами таинственного письма, подробно объяснив как к нему добраться. Лена попросила Юлию Петровну отпросить ее у Ангелины Ивановны и покинула библиотеку.
Дом Льва Кирилловича оказался добротной сталинской пятиэтажкой с тенистой двором, обсаженным старыми липами и переросшими крышу высокими, раскидистыми тополями.
Прежде чем идти в гости, Лена зашла в кондитерскую, поэтому у подъезда, указанном в записке с адресом, стояла с небольшой коробкой «Праги». Нажав на кнопку домофона, она назвалась. Хозяин квартиры не заставил ее ждать — замок подъездной двери тут же щелкнул, пропуская гостью в дом где ее ждали с нетерпением и любопытством.
Лев Кириллович оказался из той породы исчезающих интеллигентов, которые еще не позволяли себе сидеть в присутствии женщин, называя их дамами и барышнями; галантно целовали ручку, не вызывая при этом улыбок, так как это выходило у них естественно, само собой разумеющимся. В этом семидесятилетнем мужчине не было и намека на старческую расслабленность и дряхлость. Одет он был по-домашнему: в стеганный атласный халат поверх футболки и спортивных штанов, подпоясанный перекрученным поясом с кистями на концах. Для полного сходства с Тургеневским Кирсановым не хватало лишь фески, а она бы Льву Кирилловичу, очень даже, пошла.
Его жилище, тоже удивило Лену. Следуя за хозяином по длинному коридору трехкомнатной квартиры, она разглядывала стопки книг составленных вдоль стен, аккуратно переступая через некоторые из них. Книги были везде: на креслах, столах, стульях, подоконниках, диване — этакий книжный рай. Сам Лев Кириллович уже давно перестал извинятся за этот беспорядок, вовсе не считая его таковым.
Как поняла из разговора Лена, он жил один: жена умерла, сыновья разъехались по-заграницам, а у него раз в неделю убирала квартиру, да и то чисто символически, домработница живущая в соседнем подъезде. Льва Кирилловича она вполне устраивала, потому что не передвигала и не перекладывала книг и ничего не трогала на его письменном столе.
Лена сидела на огромной кухне с высоким потолком, с сохранившейся по углам лепниной и пила чай из старинной чашки тонкого фарфора с тортом, порезанным на ровные доли. Лев Кириллович примостившись рядом с толстым семейным фотоальбомом в бордовом бархатном переплете, постукивал пальцем по потрескавшейся фотографической карточке, вдохновенно рассказывал:
— Дед мой профессорствовал, а бабушка слушала его лекции будучи молоденькой курсисткой. Там и познакомились. Теперь взгляните, Леночка, на эту карточку. Это мой старший сын. Неправда ли, он похож на своего прадеда?
— Поразительное сходство, — с неподдельным интересом, разглядывала Лена современный полароидный снимок представительного мужчины с зачесанными назад волосами, с умным взглядом из-за очков в модной оправе. Точно такое же лицо смотрело на нее со старой карточки конца прошлого века, отличаясь, лишь небольшой аккуратной бородкой, модным веянием того времени и какой-то одухотворенностью.
— Сыновья присылают мне видеозаписи своих дней рождений, Рождества, семейных праздников, но я люблю фотографии, а старые особенно. На них ты видишь, остановленный момент жизни в который можно вглядываться и вглядываться. Поверите ли, но иногда мне кажется, что я знаю о чем думал мой дед, сидя перед объективом фотоаппарата.
Лена с грустью посмотрела на Льва Кирилловича. Он был так далек от всех этих жалюзи, заменивших обычные, в его время, занавески; от кофеварки «Бош», примостившийся рядом с медным самоваром на буфете; от пылившейся микроволновки и сиротливо приткнувшейся среди фарфорового старинного сервиза, тостером, этими подарками собственных детей, решивших почему-то, что этими современными вещами они облегчают одинокую жизнь старика. Но насколько ближе и реальнее для него был его дед, которого Лев Кириллович и не помнил вовсе, но понимал так, что глядя на его карточку не чувствовал одиночества.
— Утомил я вас, Леночка, своими воспоминаниями, но эта извинительная слабость всех одиноких стариков. Вы же приехали сюда не за этим. Вроде как, весь регламент вежливости уже исчерпан и теперь мы можем переходить прямо к вашему делу. Верно?
Покраснев, Лена низко склонилась над нечеткой фотографией круглолицей девушки с переброшенной на грудь толстой косой. Она, ведь и правда, спросила Льва Кирилловича о его семье из вежливости.
— Ну, нет, Лев Кириллович, регламент исчерпан еще не весь: я ведь не спросила вас о вашем самочувствии, — попыталась отшутиться она, закрывая старый семейный альбом.
— О, только увольте меня от светских разговоров и о погоде, — рассмеялся Лев Кириллович, с удовольствием поддерживая шутку. — Что касается самочувствия, то какое оно может быть у стариков? Ну вот видите, я опять жалуюсь. Сережа, осматривая меня на днях, пригрозил: мол, не вздумай, Левушка, помереть. Кому, говорит, я буду нужен в качестве семейного врача. Мне что, с тобой тогда помирать придется? Зато, отвечаю, у тебя будет больше времени по девушкам бегать, ведь совсем еще молодой, всего-то шестьдесят пять.
Лена засмеялась.
— А если честно, — улыбнулся старик, — то меня в форме держит Надежда, моя домработница. Упрямая женщина, доложу я. В самом начале, когда она только появилась у меня, началось у нас с ней тихое противостояние. Она, нет-нет да незаметно в коридоре, мне стопку книг и приберет. Думала, что я, старый маразматик, ничего не замечу и не вспомню о ней. А, я ее, эту стопу книг, обратно на место складываю. И вот если замечаю пропажу и возвращаю на место, то значит еще поскрипываю, соображаю. Кажется, Надежда, дай бог ей здоровья, еще не угомонилась. Ну, а теперь, Леночка, выкладывайте, наконец, что там у вас, а то терпение мое мое кончается.
Лена достала из сумки исписанные карточки и протянула их Льву Кирилловичу. Скинув очки, он надел другие, с более сильными стеклами, которыми пользовался для чтения и внимательно изучил каждую карточку. Лицо старика стало строгим, неприступным.
— Вы сможете прочесть, что здесь написано? — решившись прервать его сосредоточенность, робко спросила Лена.
— Откуда списан текст? — строго спросил Лев Кириллович.
— Из книги. Из очень старой книги.
— Откуда она?
— Ну… это неизвестно. У нее нет ни начала, ни конца. Один текст, написанный непонятно каким языком.
— Как она к вам попала?
