Александр Бруссуев - Не от мира сего-3
Лив почему-то не стал отвечать, а, развернувшись, живо поспешил к заветной лужице. Точнее, к тому винному миражу, что так до сих пор и висел над поверхностью жидкости. Отраженное в нем море успокаивалось, дракар с обломанными веслами, вырванной мачтой, монотонно вздымался на горб очередной волны и неспешно скользил по ней вниз. Людей видно не было. Вероятно, они сейчас вповалку валялись на палубе и молили Морского Царя, вознося ему хвалу за спасение.
Гуанча, возникший за его плечом, моментально все понял, дернул головой и побрел к камню, который должен был вернуть его на свой остров. Вспомнив о чем-то, остановился и, подняв взор на Садка, кивнул: пошли, мол.
До самого царского дворца они не проронили ни слова. Уже у порога Царь внезапно проговорил:
— А спрашивал, как воду носить сквозь камни. Выходит, добрался до «хахо»? И загробным питием не побрезговал?
Уточнять, кто такие, эти «хахо»[165], музыкант не стал. Он хлебнул с кувшина и протянул его Властителю.
— Чертовски вкусное вино.
Царь не отказался, принял сосуд, приложился один раз, потом другой, вытер губы тыльной стороной ладони и еле заметно кивнул:
— Действительно, неплохое вино.
Такие дела произошли неделю назад, если считать неделю по какому-то растянутому времяисчислению. Морской Царь, наглухо обидевшись на весь мир — имеется в виду, конечно же, музыкальный мир, — Садка со своего острова не отпускал. Он втайне лелеял надежду, что, все-таки, ему удастся уловить момент, когда набор звуков, сложенных в мелодию, обретет жизнь, то есть будет отражать настроение, мысли и даже желания играющего. У лива это удавалось, у гуанчи — нет.
Музыкант вечерами играл для царской публики, днями исследовал остров, особое внимание уделяя пещерам. К его величайшему разочарованию их оказалось не так уж и много. И, стоило только спуститься сколь-нибудь глубже, как непременно оказываешься в царстве мертвых. Пресловутые хахо, завернутые в овечьи шкуры, которые зачастую окрашивались в пурпурный цвет, действительно были всего лишь фигурами, но при этом достаточно зловещими. Находиться в их обществе можно было недолго, а если долго — то в качестве самого хахо. Да, вдобавок, царская гвардия обязательно обходила эти места массового скопления мертвецов. Вероятно, проверяла: никто не убежал?
Обращать усопших в пещерные мумии — способ, не являющийся основным в культуре гуанчей. Чаще они хоронили своих усопших, как обычно, в земле. Садко долго не мог понять, в чем же тут разница: почему кого-то потрошили острым ножом табона, наполняли всякой травой, солью, корой, смолой и еще, поди знай чем, затем пятнадцать дней сушили под палящим солнцем, не забывая смазывать жуткой мазью на основе овечьего жира. А потом, когда хахо была готова, сходились родственники и оплакивали ее. Относили в пещеру и алес, готово — с новосельем.
Однажды приставленный к нему в качестве ассистента и наблюдателя Эйно Пирхонен обмолвился, что они, гуанчи, здесь на островах временно, им предстоит еще дальний путь, который когда-нибудь обязательно начнется.
— Когда? — поинтересовался Садко.
— Царь нам скажет, — невозмутимо пожал плечами гуанча.
Конечно, что там может взбрести в голову их Властителю, какой знак он выдумает, чтобы сказать подчиненным: «Все, братва, собираемся табором и уходим в неизвестном направлении».
— Царь знает, где начинается наш путь, — сказал Эйно Пирхонен. — И где кончается — тоже знает. Все мы уйдем по нему, потому что наше существование в этом мире закончится, мы здесь не сможем жить дальше.
— А мумии зачем? — не унимался лив. Он уже убедился, что Вера у гуанчей была правильная, древняя и изначально истинная. Господь для них был один, крест — не являлся распятием. Стало быть, когда-нибудь в назначенный срок восстанут все мертвые, придет Рагнарек, свершится Страшный Суд. Но искусственно сохраняемые тела людей — это же не воля Господа! Это — воля людей. Иногда по всевышнему помыслу тела умерших остаются нетленными — вероятно, именно в таких обличиях они будут нужны Господу в роковой предел. Неужели и хахо восстанут этакими фигурами без содержания? Прочие получат иные тела — в самом деле, не будут же они присутствовать в виде кучки праха, либо костей, либо, кому как повезет. А эти, которые сделались мумиями, подобно бубнам, будут таскаться ветром. Это несерьезно.
Эйно Пирхонен сделал страшные глаза и, понижая голос до свистящего шепота, проговорил:
— А ты чего — правду думаешь, что «фигурами» становятся самые достойные гуанчи? Как бы ни так! Как бы наоборот!
Действительно, почему это Садку раньше в голову не пришло? Люди, что специализировались на мумификации, получали за это очень хорошую награду. Вроде бы и почетом, и уважением они должны были пользоваться, однако на деле были настолько презираемы обществом, что даже жили отдельно от всех. Это, как палачи в некоторых европейских государствах. Нужны они правителям, хоть тресни, чтоб власть свою поддерживать — не самим же головы с плеч подчиненным сбивать! Но как бы ни оправдывали себя заплечных дел мастера: мол, чужой приказ выполняю, мол, ничего личного, мол, работа такая — народ к ним с дружескими объятиями не лез. Уроды всегда найдут объяснения своим нечеловеческим поступкам. А другие уроды отмахнутся: не я ж топором по шее бил, у меня ж великие цели!
Получалось, что не самые достойные люди по завершению своей земной карьеры становились мумиями. И кто же определял такую участь? Опять какая-нибудь судейская требуха, выдаваемая за истину в последней инстанции? Нет, все оказалось проще, все оказалось таинственней. Вода, оказывается, не только очищает, но еще и подсказывает, если ее поместить в специально устроенную по такому случаю пирамиду совместно с испытуемым. Она меняет свои свойства: либо остается свежей на протяжении многих месяцев, либо тухнет через несколько дней, либо мутнеет, либо остается прозрачной и еще многое другое. Гуанчи проходят такие смотрины несколько раз за всю свою жизнь. У некоторых иногда негатив менялся на позитив, у некоторых — наоборот. Если с человеком случалось что, то основывались на последнем испытании. Такая вот диалектика.
— А меня-то не заставят в вашу водяную пирамиду забираться? — полюбопытствовал лив.
— Да ты сам по себе, — ответил Эйно Пирхонен. — Тебе-то это зачем?
Действительно, сам по себе, теперь, вот еще и коллеги объявились, тоже сами по себе. Вроде бы никаких поводов для беспокойства нет, однако неопределенность насчет будущего не позволяла чувствовать себя комфортно никому из оказавшихся на острове ливонцев.
