Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы
— Вы хотели со мной поговорить, — сказал Семай. Его голос был тихим и усталым. Маати видел, как юноше тяжело.
— Ваш сотоварищ рассказал мне прелюбопытнейшую историю. Якобы Ота Мати не погиб, а убийство всех своих родных устроила Идаан Мати.
— Это верно, — кивнул Семай.
— Понятно. И вы вывели ее на чистую воду?
— Верно.
Радаани замолчал, поджал губы, переплел пальцы.
— Стало быть, дай-кво поддерживает выскочку?
— Нет. — Маати опередил Семая. — Мы ни на чьей стороне, мы поддержим решение Совета, но это не значит, что мы будем скрывать правду от утхайема.
— Маати-кво совершенно прав, — согласился Семай, — мы всего лишь слуги города.
— Слуги, которые держат мир за яйца, — возразил Радаани. — Семай-тя, легко иметь мнение в боковой комнатушке чайной, где никто тебя не услышит. Сложнее повторить его перед богами, двором и всем миром. Если я выступлю перед Советом, а вы заявите, что имели в виду другое, мне не поздоровится.
— Я расскажу все, что знаю, — сказал Семай. — Кто бы ни спросил.
— Та-ак… — протянул Радаани и добавил почти себе под нос: — Так, так, так…
В наступившем молчании сквозь ставни грянул новый раскат грома. Улыбка Пората Радаани посерьезнела. Есть, подумал Маати.
Радаани хлопнул руками по бедрам и встал.
— Мне нужно кое с кем переговорить, Маати-тя. Вы понимаете, как это для меня опасно? Дли меня и для моей семьи.
— Я знаю, что Ота-кво оценит вашу смелость, — ответил Маати. — Он всегда добр к друзьям.
— Вот и славно, — сказал Радаани. — Пока друзей у него двое. Что ж, главное, чтобы он не забыл про должок.
— Он вернет его сторицей. И Домам Камау, и Ваунани. А вот ваши соперники будут получать от гальтов менее выгодные сделки.
— Да… Это тоже пришло мне в голову.
Радаани широко ухмыльнулся и принял позу прощания, которая относилась ко всем троим — поэтам и духу.
Маати выглянул в окно. Радаани быстро шел по улице, а слуги почти бежали, пытаясь удержать над ним полог. Утхайемец почти не хромал.
Маати закрыл ставни.
— Согласился? — спросил Семай.
— Настолько, насколько можно было ожидать. Он чует выгоду для себя и способ утереть нос соперникам.
— Хорошо.
Маати сел на стул, где сидел Радаани, и вздохнул. Семай оперся о стол. Его губы были поджаты, глаза потемнели. Юноша выглядел почти больным. На лице андата было написано мягкое дружелюбие.
— Что сказал дай-кво? — спросил Семай. — В письме?
— Что я ни при каких обстоятельствах не должен участвовать в выборе хая. Я должен при первой возможности вернуться в селение. Он думает, если я вовлекусь в придворные интриги, то утхайему это не понравится. А потом он долго и нудно писал, что применение андатов в политической борьбе вызвало гибель Империи.
— Он ведь прав, — заметил Семай.
— Возможно. Но исправлять что-то уже поздно.
— Свалите все на меня.
— Не стоит. Я сделал свой выбор, и думаю, правильный. Если дай-кво не согласен, мы с ним это обсудим.
— Он вас прогонит, — сказал Семай.
Маати на секунду задумался о своей клетушке в селении дая-кво, о годах, которые он провел в мелких хлопотах по указке дая-кво и других поэтов. Лиат сотню раз просила его уехать, но он отказывался. Сейчас он понимал, что его снова ждут позор и немилость, слышал ее слова, видел лицо и удивлялся: почему тогда ее слова казались неправильными, а сейчас все яснее ясного? Видимо, дело в возрасте. В опыте. Крошечный островок мудрости где-то внутри шепнул: любой выбор между всем миром и женщиной может оказаться верным.
— Мне очень жаль, что все так вышло, Семай. С Идаан Я понимаю, как тебе тяжело.
— Она сама так захотела. Никто не заставлял ее строить заговоры против родных.
— Но ты ее любишь.
Молодой поэт нахмурился и пожал плечами.
— Уже меньше, чем два дня назад. Спросите меня через месяц. В конце концов я всего лишь поэт. В моей жизни не так много места для любви. Да, я любил Идаан. Потом полюблю другую. Ту, которая не убила всех своих родных.
— Вот так всегда, — вздохнул Размягченный Камень. — Все они такие. Первая любовь — самая сильная. У меня были такие надежды… Нет, правда.
— Переживешь, — отмахнулся Семай.
— Переживу, — дружелюбно отозвался андат. — Подожду следующей первой любви.
Маати хохотнул. Несмотря на невыносимую грусть, ему стало смешно. Андат недоумевающе на него посмотрел, а Семай изобразил жест вопроса. Маати попытался найти слова, чтобы выразить свои мысли, и удивился собственному спокойствию.
— Ты тот, кем я должен был стать, Семай-кво, и у тебя выходит гораздо лучше. А я — вечный неудачник.
Идаан наклонилась к перилам. Галерея была переполнена, воздух загустел от запаха пота и благовоний. Люди ерзали и тревожно шептались. В моду вошли вуали, которые прикрыли головы и шеи как мужчин, так и женщин и заправлялись в одежду наподобие кроватного полога. Осы сделали свое дело: насекомых переловили, но неуверенность осталась. Идаан еще раз глубоко вдохнула, вспоминая свою роль. Она — последняя кровная родственница убитого отца. Она — жена Адры Ваунёги. Она — напоминание всему Совету о связи Адры со старой династией.
Если это была роль, то сегодня Идаан не хватало голоса ее исполнить. Совсем недавно она стояла здесь, как дома, и ей принадлежал весь зал. Ничего не изменилось — утхайемские семьи сидели за столами, галереи шелестели, словно листья на ветру, и поглядывали в ее сторону. Тем не менее все было другим, и Идаан никак не могла понять, почему.
— Нападеиие на Совет не должно нас ослабить! — надрывался Даая, ее новый отец. Он совсем охрип. — Мы не позволим, чтобы на нас давили! Чтобы нас отвлекали! Когда вандалы решили насмеяться над властью утхайема, мы собирались рассмотреть кандидатуру моего сына, уважаемого Адры Ваунёги, на место хая, которого мы, увы, лишились. К этому вопросу надо вернуться!
Воздух заполнили рукоплескания. Идаан мило улыбнулась, а сама подумала: сколько присутствующих слышали, как она в панике зовет Семая? Тем, кто не слышал, наверняка все передали. Она с тех пор обходила дом поэта стороной, хоть и стремилась к нему всем сердцем. Он поймет, твердила она себе. Он простит ее, когда все закончится. Все будет хорошо.
Когда Адра посмотрел на нее и их взгляды встретились, Идаан увидела незнакомца. Он был красив: волосы аккуратно пострижены, одежды шелковые, весь в драгоценностях. Ее муж стал ей чужим.
Даая сошел с кафедры, блеснув шелком. Поднялся Адаут Камау. Даже издали Идаан увидела на его лице красный волдырь. Если, как говорили сплетники, в тот день осы заткнули рот старому Камау, сейчас он должен заговорить иначе. Галереи внезапно затихли.
