Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – герцог
Он закачался, я с силой толкнул его через веревочные перила. Мостик начал ходить из стороны в сторону, как маятник. Я ухватился за поручни и проводил взглядом падающее тело.
Со стороны постоялого дома послышался топот, мелькнули огни факелов. Я с неудовольствием повернул голову.
В нашу сторону несется, как подкованный бык, с обнаженным мечом граф Гатер. За ним едва поспевают два тяжеловооруженных ратника с копьями и щитами.
Гатер вскрикнул, едва ступив на мостик:
– Что стряслось?
– Не спалось, – сообщил я, – малость подискутировали с неким незнакомцем о ценностях мироздания и миропорядка.
Он опасливо подошел ближе, цепляясь за перила обеими руками. Ратники остались на краю пропасти и заглядывали оттуда, вытягивая шеи, как гуси.
– И чем кончилось? – спросил граф.
Я ответил со вздохом:
– Трудно вести неспешную интеллектуальную беседу на качающемся мосту.
Он посмотрел вниз, бурный поток кое-как сдвинул с камней тяжелое тело и потащил, с силой ударяя о валуны, будто старался сделать мягче и человечнее.
– Потому, – спросил граф саркастически, – поспешили закончить… вот так?
– Мы же логики, – сообщил я. – Слово за слово…
– Люблю умных людей, – сказал он с завистливым вздохом. – Всегда у вас все красиво… А у нас слишком просто: дал в лоб, чтоб уши отпали, и все. Никакой изящности. Будто и не рыцари.
– Главное, – сказал я, – результат.
Он вздохнул еще тяжелее.
– У вас и результат, и красиво… Мне бы так. Что значит, в глуши живем, как кобольды какие-то.
– Ничего, – сказал я ободряюще, – мы уже запустили процесс интеграции христианских королевств в некий союз благородных, где сильным и предприимчивым людям… вот как вы, граф, такой простор, такой простор! Просто страшно становится.
Он с энтузиазмом потер руки.
– Почему страшно? Это же здорово!
Я вздохнул.
– Свобода, граф, – это ответственность. Ладно, пойдемте спать. А то уже скоро утро.
Глава 2
Я поднял веки, сон еще длится, кому-то с жаром объясняю, что свобода как раз и развращает, к тому же абсолютная свобода развращает абсолютно. Мы с детства рвемся к свободе: сперва от тирании родителей, затем от общества, а когда понимаем и прозреваем с ужасом, чем это грозит, начинаем спешно ограничивать себя и окружающих. К сожалению, прозрение происходит не в юности, а когда уже сами обзаводимся потомством. И вот начинается такая же яростная и непримиримая борьба молодого поколения уже против нас, тупых, замшелых и закостенелых, как они искренне и непокобелимо уверены.
Хуже всего приходится вот таким умникам, как я, что каким-то чудом успели это понять раньше, ну да, я же старые книги читал, а главное – понял, и теперь растерянно каркаем, как белые вороны в стае весело галдящих пустоголовых сверстников.
Спустился в холл, уже с виду бодрый, мне хватает для сна пары часов, ратники посматривают с великим уважением и почтением. Наверняка со слов того стража уже знают, что их лорд ночью и к кобольдихам сходил, и кого-то зарезать успел, сплошь настоящие поступки мужчины и предводителя, такому служить почетно, славно и выгодно.
Вышел из общей комнаты барон Уроншид, за ним сонный граф Стерлинг. Барон, широко зевая, спросил оруженосца:
– Завтрак уже на столе?
– Вот видите, граф, – сказал я Стерлингу, – каково нынешнее поколение? Раньше, просыпаясь утром, строго спрашивали себя: «Что я должен сделать?» Вечером, прежде чем заснуть, еще строже: «Что я сделал?» А что спрашивают сейчас?
Барон устыдился и отошел на цыпочках. Граф вздохнул, с укором в глазах покачал головой.
– Вы правы, ваша светлость… Что за молодежь? О-о-о, пахнет жареной бараниной с соусом?.. То-то я проснулся так рано!
Завтракали так, словно обедать придется уже в аду. Из-за столов поднялись суровые и серьезные, без тени сытости и благодушия. Прямо от постоялого двора отряд спустился в узкую долину, где с обеих сторон обступили пальмы, дальше пошли густые заросли померанцев, трижды пересекали один и тот же ручей, широко раскинувший кольца, как ползущая неторопливо прохладная змея, а потом выехали на простор солнечного тепла и окунулись в густые ароматы цветущих олив.
На холмах отары овец и стада коз, но пастухов или сторожевых собак не заметно, подивился, но скоро зеленые холмы остались позади, и я забыл о них, долго тянулось выжженное каменистое плоскогорье, усеянное крупными камнями.
Кони осторожно и с великой неохотой пробираются между обломками исполинских статуй, обезображенных временем настолько, что даже людские изваяния успели превратиться в жутких страшилищ. Земля кое-где пугающе провалилась, зияют прохладой глубокие ямы и пещеры, в глубине угадываются остатки колонн, стен с барельефами, пилястрами, пустыми нишами…
Вдали из солнечного блеска выступили скалы с удивительно одинаковыми острыми пиками.
Я засмотрелся на них, граф Гатер тоже долго всматривался, хмурился, наконец спросил осторожно:
– Вы уверены, что нужна именно Янтарная Капля?
– Почти, – ответил я бодро. – А что?
Он повел рукой.
– Вот отсюда она и начинается… Видите?
Почти от копыт наших коней земля и трава приняли оранжево-желтый цвет. Каждая травинка кажется выкованной из золота, но солнечные лучи пронизывают их, я могу рассмотреть темные прожилки клеток…
Чем дальше от нас, тем ярче и праздничнее цвета, крупные валуны можно спутать с золотыми слитками, а редкие невысокие скалы выглядят осколками упавшей с неба и расколовшейся на куски горы из чистейшего янтаря.
– Да, – протянул я озадаченно, – но так красиво… Почему дурная слава, не понимаю…
Он сдвинул плечами.
– Ах, сэр Ричард! Мир населяют простолюдины, а не благородное сословие. Только мы способны оценить красоту. Овцы не могут есть эту траву, а коровы вообще дохнут. Вот и считается это место проклятым.
– Как все просто, – пробормотал я. – Признаться, я разочарован. Однако надо ехать дальше.
– Вы что-то ждете здесь?
Я покачал головой.
– Нет. Дальше разве что. Сегодня ночью приходил один…
– Тот, которого вы с моста?
– Да.
– Он не так поклонился?
– Именно. Но зато сообщил, что мне надо в Башню Небесного Камня. Что это такое, знаете?
Он посмотрел с удивлением.
– Там же развалины!.. И никто никогда не жил.
– Но если развалины, – возразил я резонно, – значит, когда-то было целым зданием? И кто-то жил?
Он отмахнулся:
– Что было сотни лет тому, теперь не в счет. Впрочем, это уже близко. Вот только поднимемся на ту гряду, видите?…
Я кивнул:
– До обеда не успеем. Но ничего, лишь бы успеть до ночи.
Он с сочувствием посмотрел на мое помрачневшее лицо, вздохнул, однако предусмотрительно смолчал.
