Олег Верещагин - Последний воин
Напоследок он вскинул руку, и вокруг загремел дикий полупьяный рёв, неистовый и страшный, распиравший стены:
— Убивай!. Убивай!
— УБИВАЙ!!!
— Гарав, ещё!
— Оруженосец, пой!!!
Мальчишка выпил половину из поданной кружки, прополоскал рот вином, сглотнул и бросил кружку Фередиру, который её ловко поймал и допил оставшееся.
— У кого там лютня есть?! Подыграйте… вот так…
Не спи, королевна, не спи — мой конь под седлом,
И я отпускаю чёрную птицу с плеча!
В глазах отражаются звёзды крошащимся льдом,
И пальцы смыкаются на рукояти меча
Под пологом ночи, под солнцем, в кромешном аду
Пусть ляжет мой путь, ведь ещё не проигран мой бой!
Судьбу не обманешь, и я тебя всё же найду!
Запомни — однажды я снова приду за тобой! —
словно конь по горной тропе, поскакал мотив…
Не спи, королевна, не спи — подковы звенят,
Холодные искры меча отмечают мой путь,
Вскипела река, и твой город пожаром объят,
Надежда разбита о камни — её не вернуть.
Ты зря тратишь время на поиски зла и добра,
Хмельное вино обернётся безвкусной водой…
Ты видишь — беда отражается в пляске костра?
Осталось немного — я скоро приду за тобой!
Не спи, королевна, не спи — мятеж во дворце!
Предательства крепкие цепи сомкнулись вокруг!
Я вижу, как страх возникает на бледном лице —
И зова не слышит надежный и преданный друг!
Ожившим кошмаром твоим я у цели стою —
Я меч, занесённый над миром самою судьбой!
Не смей шевельнуться, не смей — ты стоишь на краю!
Я спас тебе жизнь, но сегодня пришёл за тобой…[64]
— Налейте, блин, ну?! — он крикнул это по-русски, но его поняли.
Гарав соскочил со стола, движением рук расчистил себе место, подхватил вторую — пустую — кружку и, выбив ими гулкую дробь, подмигнул тем, кто ближе:
Ну-ка — мечи стаканы на стол!
Ну-ка — мечи стаканы на стол!
Ну-ка — мечи стаканы на стол —
И прочую посуду!
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю — что буду!
И все вокруг подхватили развесёлое вслед за прихлопывающим в ладоши мальчишкой — обнявшись и раскачиваясь, орали с явным удовольствием:
Ну-ка — мечи стаканы на стол!
Ну-ка — мечи стаканы на стол!
Ну-ка — мечи стаканы на стол —
И прочую посуду!
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю — что буду![65]
Под общий хохот кружки пустели и наполнялись. Могло показаться, что про Гарава забыли, но вскоре кто-то крикнул: «Ещё песню!» — и его крик дружно подхватили.
— Мужики, я совсем пьяный! — засмеялся мальчишка, пытаясь встать из-за стола. Кашлянул. — Ладно, я сидя, угу?
Но голос оруженосцу пока не изменил и легко перекрыл шум (не все слышали, что продолжается концерт), придавив его.
Налейте на прощанье чашу мне!
Я не оставлю ни глотка на дне!
В далекую дорогу, по которой нет возврата,
Я отправляюсь на лихом коне!
Пусть черный волк у стремени бежит,
Пусть черный ворон за плечом летит,
Серебряной подковой в небесах веселый месяц
Удачу обещает мне в пути!
Мой меч не заржавеет на стене!
Судьба еще подарит битвы мне!
Гарав выхватил Садрон и ловко перекинул его из руки в руку под общий одобрительный смех.
Как знамя, разметал по небесам полночный ветер
Закат в кроваво-яростном огне!
Примчится смерть на черном скакуне —
И, как сестра, протянет руку мне!
Холодный лунный луч дорогой упадет под ноги —
И в небеса мы повернем коней!
Налейте на прощанье чашу мне!
Я не оставлю ни глотка на дне!
В далекую дорогу, по которой нет возврата,
Я отправляюсь на лихом коне![66]
Это и было последнее, что он помнил связно…
* * *…Сказать, что утром Гараву было плохо, — значило не сказать ничего.
В конце концов, это нечестно, мрачно размышлял он, склонившись над бочкой, покачиваясь и кривясь от мерзкого вкуса во рту и боли, катающейся в голове на незнакомой здесь, но от этого не менее шумной тройке с бубенцами. Нигде не сказано, что воин добра и защитник правого дела может так мучиться с похмелья. Нигде не упоминается, что поборник справедливости может столько выжрать винища и заблевать весь двор (он мучительно рыгнул при одном только смутном воспоминании о том, как это было). Эти страдания по опредению — удел слуг зла, и поделом им. Ему-то за что?!
Ох, как же плохо-то.
Ва-аб-ще-е-е…
Ваще. Ульп.
— Уууууу… — печально сказал мальчишка и отвесно сунул голову в бочку. Стало полегче, холод как бы обволок боль коконом. Непрочным, двинешься — и порвётся, поэтому Гарав испытал сильнейшее желание утопиться, чтобы не мучиться снова.
Нет. Он решительно выдернул голову на волю и, приглаживая волосы обеими руками, качаясь и временами длинно вздрагивая всем телом, отправился искать Фередира. Далеко не ушёл — уткнулся лбом в стену через пару шагов, раскорячился, кое-как расшнуровался и стал сливать под стену вчерашнее вино, резко запросившееся наружу — хорошо ещё, там, где положено природой на этот раз. Только потом смог по-настоящему переключиться на поиски. Чёртово средневековье, не всё про него неправда… Ох, Джон Роналд Руэл Толкиен, неужели у хоббитов никогда не было похмелья, а кони роханцев не ср… твою ж мать так! НУ ТВОЮ Ж!!!
Он с отвращением вытер конское дерьмо, в которое смачно влез сапогом, о жухлую серую траву. Хотел на кого-нибудь наорать по этому поводу, но кругом никого не нашлось, и Гарав пошлёпал дальше.
Утро было мерзейшее, и не только от похмелья. Стоял туманище, было сыро и промозгло. Пили, видимо, вчера все или почти все — Гарав пару раз перешагнул через в дупель пьяных соратников, спавших прямо под заборами. Сунулся в корчму — там было то же самое, только трое или четверо ещё сидели за столом и орали похабную песню про сложные и весёлые взаимоотношения орка и волколака.
— Фередир где? — сипло спросил Гарав, но ответа не дождался — его просто не услышали за собственным рёвом.
Снаружи он сорвался с крыльца, поскользнувшись на ступеньках — удержался на ногах только потому, что вцепился в перила. Пробегавший мимо вчерашний кухонный мальчишка хихикнул и ускорил бег. Гарав хотел догнать его и дать пинчища, чтобы уважал феодальный строй, как положено, но передумал и полез на сеновал над конюшней — как по наитию.
