Ольга Лукас - Спи ко мне
Рыба уже собирался уходить: убрал в ящички все лишнее, выключил монитор и поднял его к потолку. Наташа любовалась его спокойными, уверенными движениями. И тут прозрачная стена мастерской дрогнула, сдвинулась, поползла в сторону, хотя за ней никого не было. А, нет, мелькнула какая-то тень.
Тень вошла внутрь, и Наташа разглядела нового посетителя. Он был похож на слепого безумца: глядел не перед собой и не по сторонам, а словно в далёкое, неведомое будущее.
Рыба, которого, казалось, ничто не могло отвлечь от уборки рабочего места, склонил голову перед незнакомцем, выдвинул из стенки дополнительную скамеечку, но гость не спешил садиться.
Он подошел к полке с готовыми чашками, провёл пальцем по краю тонкой драгоценной вещицы. Послышался невиданной чистоты звук.
При этом пальцы у гостя были не очень чистые, какие-то пыльные, да и сам человек выглядел не особенно ухоженным. Одежда на нём была свежая, но не глаженая, и висела, как на вешалке, хотя он не выглядел исхудавшим или измождённым. Сальные волосы были заплетены в неровные косицы: три слева, две справа.
«Может, и правда – слепой, – подумала Наташа. – Хочет себе чашку от знаменитого мастера, но зачем ему такая чашка, если он, бедный, не увидит огонь на дне?»
А потом в лавке наступила тишина. Гость повернулся к хозяину, вздохнул, сделал рукой движение, словно хотел что-то произнести и на что-то указать, но передумал, и переместился к рабочему столу Рыбы. Сел в его кресло – даже Наташе это не позволялось, но сейчас она понимала, что незнакомец – в своём праве и действует единственно возможным способом.
Было в нём что-то совсем нелюдское – настолько нелюдское, что в этом даже не чувствовалось опасности, только холодное присутствие духа или материи, знающих вкус вечности. Как будто Луна опустилась низко-низко над Землёй, случайно заметила людей и заговорила с ними.
Загадочный посетитель снова вздохнул, тишина совсем истончилась, стала такой сладко-болезненной, словно оленёнок на острых хрустальных копытцах танцевал по проволоке нервов.
И вдруг незнакомец заговорил. Помещение наполнил глухой низкий голос. Странный гость замер, голова его вздрагивала, как будто каждое слово давалось ему с большим трудом.
– Когда ты спишь – ты один из нас. Но ты не наш. Таких вообще нет. Только ты и она. Потому и встретились.
Голова его опустилась на грудь – казалось, он сам заснул. Тишина уже не была такой мучительной, но в мастерской явственно ощущалось её присутствие. Вдруг гость словно очнулся, встал со стула, взглянул на Рыбу, как на досадную помеху, и вышел.
Тишина вздохнула с облегчением и отступила вслед за ним. Мастерская снова наполнилась привычными звуками. Где-то наверху, в ресторане, высокий женский голос выводил печальную мелодию.
Рыба взял со стола губку и с интересом рассматривал её, словно не понимал, почему она тут и зачем нужна.
– Что это за волхв приходил? – спросила Наташа. – Как таких только в столицу пускают. Тоже безродный, да?
– Художник, – благоговейно выдохнул Рыба.
– Этот?! И что он умеет?
– Он музыку чувствует. И ещё он чувствует… мелодии людей. Должно быть, кто-то пустил слух, будто во мне есть что-то, кроме умения. И тогда пришел он. Проверить.
– Очень тяжелый человек. Мне было рядом с ним тревожно и неприятно.
– А ему так всегда. Тревожно и неприятно. Он так живёт. Избавляется от этого чувства, только когда вытаскивает в мир свою музыку. И другие художники так.
– Ужас. А что он сказал, ты понял? Я как услышала этот замогильный голос, чуть не провалилась сквозь землю. Ни слова не разобрала.
– Если я правильно его понял, то мы с тобой немного художники. Когда спим друг к другу. Но таких, как мы, больше нет. Нет такого лара – спящие друг к другу. Поэтому я нашел тебя, а ты – меня.
– Слушай, а эти безродные, они ведь пресмыкались перед тобой, совсем как ты – перед этим художником.
– Я не…
– Ну, они уважали тебя. Может, ты всё же художник? Просто скромничаешь?
– Люди не видят различий между мастером и художником, если им не сказать. Они просто не чувствуют этого, им как будто всё равно. Надо самому быть мастером, чтобы увидеть: перед тобой художник. И то, не всегда удаётся поверить в это. Особенно в молодости. Я как-то раз увидел художника и почувствовал – вот же, вот он – но передо мной стоял человек в затрапезной рубашке, с нечесаными волосами. «И это – художник? Это его книга в тридцать лет объяснила мне то, что я так отчаянно пытался понять? – разочарованно подумал я. – Нет, наверное, тут что-то не так, я ошибся». Но это действительно был тот самый художник.
– А художники что?
– Для них нет ларов – что аристократ, что безродный житель окраин, что мастер, что ученый. Они выделяют только своих. Видят их как-то особенно. Разговаривают друг с другом, не раскрывая рта.
– Неужели у вас тут все такие бесчувственные, что не видят разницы между… Я не знаю, как назвать, но это же два совсем разных состояния. Как будто один просто живой, а другой – помилованный перед самой казнью.
– Как точно и как просто… Говорят, очень давно в одном из городов помиловали мастера перед смертью – и он стал художником.
– У нас такое тоже было, – припомнила Наташа, – и не очень давно – по вашим меркам.
– Ты спрашиваешь, все ли у нас такие бесчувственные. Нет, не все. Я всё время забываю торговцев. Они видят разницу. Не чувствуют – а просто видят. И бегут художников как огня. Связываются только с мастерами. Потому что для мастера покой, уют, удобная тихая жизнь – это аргумент. Мастера можно купить. Художника – никогда. Однако у вас странный мир. У вас ведь есть лары, просто всё слишком запутано. Неужели же ваши мастера настолько слепы, а торговцы – настолько беспечны? Или это знание держит в тайне какой-то невидимый совет древних?
– Я никогда не задумывалась… Может быть, наши мастера всё понимают. И художники всё понимают. И торговцы. Может быть, между собой они и говорят. Но я-то – «спящая друг к другу». Как мне разобраться в таких тонких материях? Но вообще, ты прав, похоже на заговор. У нас даже был художник, который сочинил трагедию о том, как один мастер отравил художника.
– Ты что-то путаешь. Я же сказал, что художник не видит разницы между мастером и кем-то ещё.
– Он не писал прямым текстом про художника и мастера. Он писал о человеке, который хочет быть гением, и о настоящем гении. А для того, который гений, для него все были гении – «как ты да я».
– У вас странный мир, – повторил Рыба. – Люди готовы променять спокойную счастливую жизнь на постоянное страдание ради того, чтобы стать художниками? Но художником нельзя стать, если ты – не один из них. Жизнь мастера, который страдает, как художник, но так ни разу и не танцевал с духами на границе миров, просто бессмысленная мука. Уж лучше бы тот мастер отравил сам себя.
