Ольга Лукас - Спи ко мне
Угол обзора сменился, сменилось изображение. Маленькая комнатка, обшитая вагонкой. Скошенная крыша. На окне – кружевные занавески. За окном – заснеженный сад. Родители всё-таки установили скайп и, сидя перед компьютером на деревянном диване, разговаривают с Аней. Там, у себя, она подносит к видеокамере авиабилет – видимо, в доказательство того, что на Новый год прилетит домой.
Ещё одна смена кадра и смена ракурса. Полупустая комната: матрас на полу, тумбочка в углу, через всю комнату протянута верёвка, на которой сушится одежда. На окне нет занавесок, виден пустой балкон и дом напротив. Прямо на полу, скрестив ноги, друг напротив друга сидят с гитарами Снусмумра и бывший уборщик из клуба «Б2», а теперь – снова Энский Кот. Оба ударяют по струнам, встряхивают волосами. Мелодии не слышно – но вся скудная обстановка словно озаряется каким-то тёплым светом. А может быть, это восходит солнце.
Наташа открыла глаза. Рыба сидел рядом и глядел на неё испытующе и тревожно.
– У них всё хорошо, – улыбнулась она, и тыльной стороной ладони вытерла слёзы. Как глупо, как смешно выглядят страхи, когда пересказываешь их внимательному и любящему человеку. Вскоре они вдвоём уже хохотали над Наташиным «возвращением в сентябрь».
– А знаешь, – отсмеявшись, призналась Наташа, – я всегда боялась, что где-то кто-то может обойтись без меня. Что меня где-то не будет – а ничего не рухнет, понимаешь? Потому что иначе – какой во мне смысл? Если можно и без меня. А теперь так хорошо, что они там справляются сами…
Она выдернула травинку и стала её покусывать. Потом продолжала:
– А вот как же, хотелось бы мне знать, все эти аристократики бедненькие жить будут теперь без твоих чашек?
– Найдут такого же другого, – отрезал Рыба.
– Правильно. А я другого такого не найду, – согласилась Наташа.
Рыба тоже сорвал травинку, попробовал укусить, но, видно, нашел её несъедобной и выплюнул. Провёл рукой по коротко остриженным волосам – причёска другая, а привычка никуда не исчезла, – и заговорил:
– А ведь и мне приснился кошмар с возвращением. Я даже успел добраться до своей мастерской и крушил уже готовые чашки. Был в ужасе от того, что делаю, но не мог остановиться. Крушил, понимаешь? Вообще-то они прочные, но в том сне разлетались вдребезги. И знаешь… По-моему, огня в них никакого не было. Как будто я никогда ничего не умел, и всё это мне только приснилось. Потом я проснулся здесь. Ты – рядом, и солнце восходит. Пока ты спала, я бродил туда-сюда, чтобы согреться. Там, у воды, нашел что-то похожее на материю. Ну и не удержался, стал лепить. Слепил.
Рыба усмехнулся невесело и достал из-за дерева дощечку, на которой расползалась беспомощная поделка из сырой глины, отдалённо похожая на чашку.
– Наверное, надо было обжечь, – подсказала Наташа.
– Раньше я обжигал их изнутри.
– Ты больше не знаменитый мастер драгоценных чашек?
– Получается, что нет.
Рыба посмотрел на свои руки – на руки, которые его предали, – и тихо произнёс:
– Мне всегда так важно было думать о себе: «Я принадлежу к почтенному лару. Я – не последний человек в этом ларе! Я – столичный мастер». И теперь я – как безродный житель окраин. Даже хуже. Теперь я никто. И я ничего не умею.
– И я ничего не умею. Мои московские контакты и наработки вряд ли пригодятся здесь. Но это не значит, что я – никто. Ты думаешь, что ты – это твоё умение лепить чашки с огоньками? Неправда! Ты – это ты! С чашками или без чашек. А я – это я. С красными волосами, розовыми волосами, с пепельными волосами или совсем без волос.
Рыба взял в руки предательский комок глины и начал нервно перекатывать его между ладонями. Потом спросил с тревогой:
– Но сейчас мы точно не спим, а? Я проснулся, потому что замёрз – здесь замёрз, под этим деревом. Накрыл тебя курткой, а сам бегал вокруг, как подстреленный в… э-э-э… спину варвар. Но вдруг мне приснилось, что я замёрз? А вдруг мы никогда не сможем окончательно проснуться? Что если окончательно проснуться – значит умереть? Или умереть – это окончательно уснуть?
– Всё это мы узнаем со временем, – беспечно ответила Наташа. – Но сейчас мы – живы! Мы проснулись. Мы проголодались. А нам ещё надо придумать или вспомнить, что тут едят на завтрак и чем за это платят. Как живут. Какие правила соблюдают. Поэтому давай просто условимся что ты – это ты. Я – это я. Сон – это сон. А сейчас – это сейчас. И если нам надоест, мы условимся как-нибудь по-другому.
Рыба всё ещё задумчиво мял в руках кусок глины, не пожелавший быть чашкой. Наконец отложил его в сторону, так ничего не добившись, и в сердцах произнёс:
– Да чтоб тебя ветром унесло!
Тяжелый маслянистый глиняный комочек вздрогнул. Потом медленно, словно его надували с помощью велосипедного насоса, стал раздаваться вширь. Наташа и Рыба молча наблюдали за этой трансформацией. Сравнявшись в размерах с крупным арбузом, глиняный шар поднялся над землёй и, неуверенно покачиваясь, как лодка без вёсел, попавшая в сильное течение, поплыл по воздуху. Налетел порыв ветра и подтолкнул его. Воздушный шар, слепленный из сырой глины, летел навстречу неизвестности, не подчиняясь законам физики.
– И стало по слову его, – прошептала Наташа, провожая взглядом глиняный дирижабль, – Поздравляю с переходом на новый уровень. Но чего-нибудь погрызть всё равно хочется.
Рыба достал из кармана рубашки печенье, прихваченное в чайной лавке – оно сохраняло прежний тонкий аромат, разве что немного раскрошилось. Потом легко встал на ноги и помог подняться Наташе.
Грызя печенье и вдыхая утренний, ещё прохладный воздух, они шагали по берегу в сторону чего-то, что было похоже на город. Очень скоро показалась крытая веранда чего-то, что было похоже на ресторан. Хотя, может быть, это была палуба двухмачтового корабля. Или арена цирка. Или терпящий бедствие магазинчик, нуждающийся в их помощи. Или площадка для выгула декоративных цветов. Всё зависело от того, как они условятся, когда подойдут поближе.
