Ольга Романовская - Лепестки и зеркало
Сейчас Хаатеру стало немного лучше: первые заседания он лежал, не в силах пошевелиться. А теперь мог двигаться и разговаривать.
Судью, впрочем, физическое состояние обвиняемого не волновало: от того требовалось всего лишь не умереть раньше времени.
Чтобы не упасть, Хаатер держался руками за прутья, но пальцы временами разжимались, и он сползал на лавку.
Взгляд потух; периодически обвиняемого сотрясал приступ кашля: в одиночной камере было сыро. И темно, поэтому яркий дневной и свечной свет резал глаза.
Его привезли в той же одежде, в которой задержали - грязной, со следами крови: правила судебного распорядка запрещали носить арестантскою робу не осуждённым.
Нанесённая Брагоньером на кладбище рана никак не заживала: сказывались пытки. Однако, вопреки сложившемуся убеждению о дурном отношении к узникам, Хаатера регулярно сматривал врач и даже делал перевязки. А всяческие истязания закончились сразу после чистосердечного признания.
На прошлом заседании Хаатер сполна испил горечь предательства. Он смотрел на господина Диюна и не мог понять, как этот недоумок, марионетка, смел лгать. Ничтожество!
Хаатер всегда презрительно относился к 'ученику', выбрав его из прочих за полное отсутствие ума. Такому легко внушить нужную мысль, которую он воспримет, как свою. Так и случилось: Диюн с радостью подставился под удар, возомнив себя великим проповедником Сораты. Ему, а не Хаатеру, надлежало умереть - подобные люди, по мнению убийцы, тоже были не достойны жить. Напыщенные пустозвоны, чванливые, переполненные собственной значимостью мыльные пузыри, которыми может манипулировать любой мальчишка.
Каждый раз уходя от Диюна, Хаатер испытывал чувство гадливости. Почти такой же, при виде своих жертв. Дураков он считал ошибкой богов.
А теперь этот гадёныш вместо благодарности за то, что его разума коснулась крупица истины, откровенно лжесвидетельствовал.
Пару раз Хаатер не выдержал и назвал его мразью. Но Диюн и тут сделал вид, будто это сказано не ему, а кому-то третьему, о чём тут же поспешил сообщить судье:
- Не обращайте внимания, ваша честь, господина Хаатера в заблуждение ввели. Оболгал меня кто-то, вот он и ругается. А так мы друзья, а друзья иногда друг дружку треплют. Цинглин, я не сержусь, понимаю, что вы шутите. А знает ли ваша честь, что Цинглин на самом деле вовсе не Хаатер и очень уважаемый человек?
Господин Диюн разболтал всё: и что видел, и что не видел. Казалось, ему без разницы, что говорить, лишь бы говорить и остаться 'белым и пушистым'.
Писарь устал записывать бесконечный поток слов о Хаатере, жизни свидетеля, его соседях и даже государственном устройстве, на огрехи в управлении которым, пользуясь случаем, поспешил указать Диюн. В частности, его беспокоила стража и Следственное управление, которое якобы легко обмануть. И он, господин Диюн, готов был поделиться знанием с другими и дать совет, как всё исправить.
Судья несколько раз прерывал его, делал замечания, но это не останавливало свидетеля. Вконец обнаглев, он стал заигрывать с женщиной-защитницей, пытавшейся указать на противоречия в его показаниях, утверждая, что она вовсе не такая злючка, какой хочет казаться. В итоге Диюна удалили из зала к вящей радости всех присутствующих.
А за дверьми суда господина Диюна ожидала вовсе не свобода, а тюремный экипаж. Его разочарованию в мире не было предела, но солдат почему-то не интересовали вселенская несправедливость и следственные ошибки.
Сегодня показания должны были давать самые главные свидетели. Двоих из них доставили на носилках: ни мэтр Варрон, ни Анабель Меда не успели оправиться от ран.
Угрюмый Хаатер понимал, что приговор давно вынесен. Об этом ему напоминал и взгляд обвинителя - Ольера ли Брагоньера. Тот редко удостаивал обвиняемого своим вниманием, но изредка одаривал победоносной усмешкой, едва проскальзывавшей в глубине холодных глаз.
Брагоньер бесстрастно допрашивал свидетелей, передавал судье результаты экспертиз, аргументировано разбивал в пух и прах доводы защиты. Он будто играл в шахматы и сегодня намеревался поставить шах чёрному королю. Мат - это уже чтение приговора.
Показания бледного мэтра Варрона вызвали шёпоток в зале. Если до этого улики были косвенными, то здесь речь шла о доказанном покушении на убийство.
Выслушав свидетеля, судья монотонно объявил о заключении того под стражу по обвинению по трём статьям Свода законов королевства Тордехеш. Пилюлю подсластило обещание зачесть сотрудничество мэтра Варрона со следствием.
Дававшая показания до работодателя госпожа Бран, не пожелавшая покинуть зал, всхлипнула и отвернулась. Хоть их и не связывали романтические отношения, помощница тепло относилась к врачу и ежедневно молилась за него у храмовых прудов.
Следующей была госпожа Меда. Ей не разрешали переутомляться, поэтому защита и обвинение ограничились минимум вопросов. Ответы на них вбили гвозди в крышку гроба Хаатера.
Обвиняемый закрыл глаза. У него кружилась голова, хотелось пить. Словно издалека, до него доносился голос секретаря, вызывавшего очередного свидетеля: Эллину Тэр. Слушать её не было необходимости, и он, проявив неуважение к суду, забылся в тревожной полудрёме.
Конвоиры пару раз ткнули его в бок - Хаатер не пошевелился, лишь поморщился от боли. К ней он успел привыкнуть, благо новых ран на теле не прибавилось.
Эллина старалась не смотреть на Брагоньера и сосредоточилась на рассказе. Отстранённо, будто не о ней речь, поведала суду о похищении и попытке похоронить себя заживо, замяв подробности спасения. Что-то подсказывало, что соэр не обрадуется, когда всплывут подробности его личной жизни. Только лишние сплетни.
Интерес к себе Хаатера гоэта объяснила сотрудничеством со Следственным управлением, что доказала договорами на оказание услуг, и близостью к госпоже Меда. Кажется, мотивация показалась судье убедительной. Защита тоже удовлетворилась ответом.
Брагоньер скрупулёзно допросил Эллину по поводу кладбища, заставив повторить всё, что говорил Хаатер.
Соэр расхаживал перед свидетельской трибуной, клещами вытаскивая точные формулировки. Гоэта недоумённо глядела на него, пытаясь взглядом дать понять, что не стоит говорить на такие деликатные темы, но Брагоньера будто бы это не волновало.
- Вы дали клятву, госпожа Тэр, не утаивайте ничего от суда, - наконец, не выдержав её попыток умолчать о деталях, напомнил он.
- Но это к делу не относится, это домыслы господина Хаатера... - промямлила Эллина. Почему-то ей, а не Брагоньеру стало стыдно. - Полагаю, некорректно упоминать о них, тем более, они касаются вас.
