Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)
— Хилый… Меня давеча в «Капитане» дубовой скамьей огрели…
Лицо отца-дознавателя отразило несбыточное желание свернуть ему рожу в другую сторону — для симметрии. Магистрат проникся и замолк.
— А кто его? — отирая пот меховым рукавом, просипел бургомистр. — Кто у нас был последней жертвой?
— Тумаш из дома Крадока.
— Так удавите.
Дознаватель раздраженно постучал о пол кончиком зонта:
— Вы меня дурнем не выставляйте. Я этого Тумаша лично досматривал.
Бургомистра и магистрата как-то разом пригнуло к скамьям.
— Он был бос, а под нижнее белье такой башмак не спрячешь. И с чего ему носить при себе бабскую обувку? Да еще и без пары?
— Обет, может? В Шужеме, вон, одна баба доконала-таки муженька. Он ее башмак на шею повесил и пошел с голыми руками на медведя.
— Убил? — оживился магистрат.
Бургомистр икнул. Потянулся к стеклянному кубку с вином, спрятанному под скамьей. Магистрат стремительно облизнулся:
— Так я не понял. Чего с этим Тумашем? Отпустить?
— Придется, — дознаватель пожал плечами. — Я наблюдал, как обычно. Через скрещенные зеркала. Этот мужик стоял — баран бараном… А поелику ни в чем таком не замечен…
Он взвесил злополучный башмак на руке, словно тоже намеревался в кого-либо запустить:
— Вот единственное, что меня заботит. Где та ручка, что его кинула, чтобы шею благодетелю сломал.
— Кромская работа, — сообщил магистрат уверенно. — Жаль, не штучная. На торгу в Брагове три полушельги за десяток. У меня на псарне такой нюхач есть…
Задушевный взгляд дознавателя заставил косорылого покраснеть. Весь Берег знал, как ненавидят звери Пыльных Стражей. А башмак, сколь его ни оттирай, все равно вонял паутинником. Дознаватель удовлетворился результатом, изящно забросил в рот вишенку со стоящего рядом блюда, плюнул косточкой в сухую ладошку.
— Так кто все же его убил?
— Медведя?
— Паутинника! — бургомистр встряхнулся, как выкопавшийся из песка енот. Пыль полетела во все стороны. — Все тайны у вас какие-то…
Он шумно отхлебнул из кубка и, блаженно жмурясь, покатал на языке терпкий напиток. Но едва отец-дознаватель выразительно завел глаза под потолок, вино вылетело назад фонтаном, окропив розовыми каплями собеседников. Бургомистр зашелся в кашле, хватая воздух открытым ртом. Магистрат поймал случай и опрокинул в рот все, что в кубке оставалось.
— Нет Берегини в Кроме и быть не может! — раненым вепрем заревел бургомистр. — Происки! Куда вы глядели? Она из любого места башмак докинет!!
Дознаватель без суеты отер платочком лицо и руки, бережно сложил и вернул за обшлаг. Погладил костяную ручку зонта.
— До Ночи Разбитой Луны — да. А теперь — сомневаюсь. Не так скоро силы возвращаются. Полагаю, она бы долго сидела тихо, не зацепи мы этого Тумаша.
— Почему вы ей сбежать дали?!
— А хрен было на соглядатаях экономить?! «Больная совсем… забот от нее нет», — передразнил он ядовито. — Вот и имеем.
— Пособников хватать надо было!
— Кого? — магистрат засопел плоским носом. — Юрка-знаменщик сам ее искал.
Дознаватель криво улыбнулся:
— «Яко птицы помнят гнезда своя, и рыбы знают ямы своя, и пчелы знают ульи своя, так и человек до того места, где был рожден и вскормлен суть, великую ласку имеет»…
Три глаза — бургомистровы и один магистрата — одновременно хлопнули: так встряхивается попавшая под содержимое ночной вазы курица.
— В Кроме она. Похоже, у Крадоков, — сжалился дознаватель. Бургомистр оттолкнул задом скамью:
— И вы ее не взяли?!
— А кто? Шемаханка?! — громче него заорал магистрат.
Дознаватель заткнул уши и завел глаза, словно прося у закопченного потолка терпения:
— Благоугодно господам-радетелям меня внимательно выслушать?!!
Подействовало: «господа-радетели» заткнулись, как мышь под веником.
— Шемаханка блудлива, как кошка, и такая же дикая. Глаза выцарапает, чуть что — но и только. Да и в тягости она, из дому не выходит. И обувать ее вот в это… — ткнул он в башмак, — любящий муж не станет, у нее получше есть.
— Потому и выкинула!
Жестколицый владелец зонтика сделал вид, что временно оглох, и, как ни в чем не бывало, продолжил:
— Привез этот Ястреб Крадок (кто он есть, всем известно?) с собой еще двух девок. Одна, Сёрен, — дознаватель заглянул в грамотки, хотя на деле никогда и ничего не забывал, — хоть и хороша, да просто дура деревенская… А вот другая… Языкатая, яркая, одно слово, ведьма.
В печи с шумом лопнуло, прогорев, полено. Отцы-радетели вздрогнули и переглянулись.
— Самое же скверное, — вкрадчиво зашептал дознаватель, — эта Сольвега замечена в том, что ходила в дом Старой Луны. Предупреждал я вас, что старуха пробудилась! Опять же, на торжище ее видели. В компании означенной Сольвеги. Ну, один раз пускай. Кошелку с зеленью отнесла убогой да за нос потягала… А второй? И провела там времени с полудня аж до гашения огней.
— Взять немедля!!
Дознаватель отер с лица плевки. Глаза его сузились.
— Судя вот по этому, — он покачал башмак на ладони, — Берегиня уже не кукла пустая. Хотите, чтоб снова ушла? Бегите… хватайте…
При всем хотении бургомистр никуда бежать не мог. Побагровев, он ловил воздух открытым ртом.
— Вот и ладушки. Вот и славненько, — магистрат пофукал на отбитую пощечинами ладонь: в кои-то веки удалось дать начальству по морде, ничем не рискуя.
— Если это она, мы ее выманим, — посулил дознаватель — На живца выманим, как зайку. И нашим добрым пыльным друзьям отдадим. У них к ней счет длинный.
— Зайку на живца не ловят!
Жестколицый раздраженно стукнул зонтиком в пол:
— Плевать! По старинному обычаю поступим. А Тумаша этого — отпустить. Пусть порадуются победе… недолго.
…Сёрен влетела в дом, придерживая на голове желтый платок, синие глаза были совершенно круглыми от страха. С плачем кинулась она на грудь подвернувшемуся Сашке. Парень встряхнул ее:
— Что? Что такое?
— На мышь наступила? — высунувшись из кухни, заворчала Сольвега. Про зеркальце не спросила — и то ладно.
— Они близко уже!.. А я… а у меня…
Сашка повел Сёрен, поддерживая, наверх, на чердак, уговаривая, как маленькую:
— Не реви. Говори толком.
— Башмак меряют. Мой, понимаешь?!
— Кто?
От его рук исходил успокаивающий жар, и Сёрен почти внятно удалось изложить, что с северного конца их улицы движется стража магистрата: двое с протазанами и сам магистрат, а еще крытая повозка под сильной охраной. Заходят в каждый дом, заставляя всех женщин от мала до велика примерять башмак. Ее башмак! Тот, что Сёрен опрометчиво запустила сквозь заветное зеркальце. Сёрен сама подсмотрела: пробралась дворами и сквозь окошки заглянула в два-три дома. Ее башмак: на грубой деревянной подошве, с кожаным верхом и ремешком на пятке. И кому он приходится в пору, ту берут под белые рученьки и сажают в возок. В ратушу повезут. Соседки болтали, что бургомистр решил по древнему такому обычаю взять себе жену. Глянулась девица — да только башмак в руце и оставила. Да только вранье все это! Если дело о свадьбе — чего голосят и рвут на себе волосы домочадцы тех, кого увозят, чего заполошно стучат запираемые оконницы и двери… несколько уже взломали, когда хозяин вздумал не пускать…
