Ольга Денисова - Придорожная трава
– Да так, я бы не хотел делать тебя соучастницей своих темных делишек, – он рассмеялся.
– А все-таки?
– К приезду Петухова было бы не плохо избавиться от этой пресловутой избушки, ты не находишь?
– Да я тебе об этом уже месяц твержу, а ты меня не слушаешь! А что, плотник согласился ее продать?
– Вообще-то нет, но я пока попробую обойтись без его согласия.
– Давно бы так, – фыркнула Ника, – а то развел чистоплюйство. Деловые люди должны такие проблемы решать быстро.
– Ну, милая, ты чересчур много от меня требуешь! Я же не бандит, а порядочный бизнесмен, мне хватает нарушений закона в области ухода от налогов, чтобы я мог позволить себе совершать еще и уголовные преступления.
– Ладно, я рада, что ты, наконец, хоть на что-то решился, – рассмеялась она.
Ей вдруг стало жаль плотника, хотя она и не поняла, что задумал ее муж. Может быть, он и вправду зайчик, который ни в чем не виноват? Но Ника тут же вспомнила, как он сообщил ей об установленном сроке, в который они должны покинуть долину, и ее жалость немедленно улетучилась. Нет, ему не удастся провести ее и прикинуться чудаковатым романтиком. Он наверняка причастен к тем ужасам, которые подстерегают ее здесь на каждом шагу. И это не говоря о его советах покупателям!
– Послушай, а что если плотник сунется со своими разговорами и к Петухову? – нахмурилась она.
– Ну, попробуем решить и эту проблему. У нас еще есть время, – задумчиво ответил Алексей.
Обещанные два дня благополучно прошли, начинался третий, и в глубине души шевелилось беспокойство, но Илья подумал, что не может представить себе ничего страшней, чем снос избушки. И на этом успокоился – что будет, то будет. Избушку он им отдать просто не сможет, чего бы они ни делали.
Леса на баню так и не привезли, и после завтрака он с энтузиазмом продолжил доклеивать модель сруба. Мишка собирался в магазин, и Сережка хотел отправиться с ним – несколько часов Илья мог наслаждаться одиночеством. Он с самого утра чувствовал подъем и в голове у него созрели интересные мысли, которые стоило бы записать в синюю тетрадь. Он на секунду отвлекся и поискал ее глазами, но на полке рядом с домиками ее не увидел. Не лежала она и на столе, Илья заглянул под стол – но и там было пусто. Где же он видел ее в последний раз? Писал он ночью, дня три назад, и, как всегда, бросил там, где закрыл. На столе. И больше он к ней не прикасался.
– Мишка, а ты мою синюю тетрадь не видел?
– Так на столе валялась, – с готовностью ответил тот.
– Что-то не валяется. Сережка, не видел синей тетради?
– Это толстая такая, как книга?
Илья кивнул.
– Я в ней портрет девчонок нарисовал. Им так понравилось, что они захотели маме показать.
– И что? – Илья замер, – и ты дал?
– Ну что мне жалко, что ли? Тем более, они обещали вернуть.
Илья похолодел и стиснул кулаки. Нет, Сережка, конечно, не виноват. Стоило заранее подумать о том, что ему надо где-то рисовать. И разбрасывать свои вещи не надо где попало. Но, черт возьми, это же просто…
– Папка, ты чего? Что с тобой? – Сережка испугался.
– Нет, ничего, – еле выговорил Илья.
Веронике, в собственные руки… Там же не написано, что это не предназначено для чужих глаз. Да если бы и было написано!
– Папка, ты это из-за тетрадки? Ты не расстраивайся так, я сейчас пойду и заберу у них. Ты только не беспокойся, я сейчас…
Сережка пулей вылетел из избушки, а Илья до боли закусил губу, продолжая сжимать бесполезные кулаки. Лучше бы он никогда в нее ничего не писал! Зачем это вообще было нужно? Кому? Бумага все стерпит?
А с другой стороны, кто это будет читать? Никому это не интересно, это даже не чужие письма. Может быть, он напрасно расстраивается? Вероника одним глазом глянет на портреты дочерей и равнодушно отведет глаза. Какое ей дело до того, что еще в этой тетрадке есть?
Илья уперся ладонью в лоб и стиснул пальцами челку. Что же он наделал! Ну что ему стоило убрать тетрадь в спальню, с глаз долой? Мысль о том, что Вероника даже мельком прочтет то, что там написано, приводила его в ужас: больше всего хотелось закрыть лицо руками и забиться куда-нибудь в угол, а главное – больше никогда оттуда не вылезать.
Мишка, одетый и собранный, ждал на крыльце, а Сережка вернулся минут через десять, но тетрадки не принес.
– Она у их мамы в спальне, а мама уехала куда-то. Когда она приедет, они сразу ее заберут и принесут.
Час от часу не легче! Очень хотелось завыть.
– Папка, да не расстраивайся ты так, она же не потерялась! Девчонки принесут, честное слово!
– Идите в магазин, – сухо ответил Илья, – Миш, купите Сережке все, что ему для рисования нужно. Он сам покажет.
Сережка просиял:
– И большой набор красок можно?
– Если он тут продается, то почему нет? – хмыкнул Илья, – а главное, бумаги побольше купите…
– Пап, ну прости меня, я же не знал, что твою тетрадку нельзя брать…
– Да ладно, – Илья махнул рукой.
Едва за ними закрылась дверь, Илья и вправду завыл, обхватив голову руками. Ну за что? В спальне? Она что, перед сном на портреты детей хотела полюбоваться? Или хочет вернуть его вещь лично ему в руки, не доверяя дочерям? Чушь. Она наверняка взяла ее читать! А на внутренней стороне обложки печатными буквами написаны его имя, фамилия и телефон, еще старый, из родительской квартиры. Зачем он это написал? Чтобы каждому, кто заглянет внутрь, стало ясно, чья это вещь?
Может быть, пойти к ней и потребовать вернуть тетрадку? Но если она не заглядывала в нее, то после такого точно захочет ее хотя бы пролистать. И, чего доброго, подумает, будто Илья всерьез относится к тому, что там написано. Нет, он не сможет такого сделать, да он вообще не сможет встретиться с ней глазами, никогда, если представит себе на секунду, что она эту тетрадь читала.
Когда к обеду вернулись Мишка с Сережкой, Илья, конечно, слегка пришел в себя, постарался не думать об этом больше. Но все равно, время от времени мысль о тетрадке и Веронике колола его изнутри, заставляя сжиматься и холодеть. Он не стал напоминать о тетрадке Сережке, тем более что тот был полон энтузиазма начать портить краски и бумагу немедленно. И девчонки скорей всего о ней забыли и до самого вечера так ее и не принесли.
Если днем он еще мог прогнать от себя мрачные мысли, то ночью, как только погас свет и Илья остался наедине с собой, они навалились на него, не давая уснуть. Ему виделось лицо Вероники, листающей его тетрадь с презрительной усмешкой на губах, или, еще хуже, с доброй снисходительной улыбкой. Сами собой вспоминались строчки, написанные там во времена, когда он был влюблен в Лару. И те, которые он писал ей, когда они разводились… И то, что он сочинял совсем недавно, про избушку, и про Мару…
