Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
До Полоцка было два перестрела. Над городом, над глинистыми валами и рублеными городнями, над кровлями теремов и куполами белокаменного христианского собора стояли тьмочисленные дымы, до самого леса тянуло запахом блинов. Звенели над городом крики — девки, стоя на кровлях, окликали весну, зазывали в гости лаской да приговорами.
Слов было не разобрать, но Несмеян и так знал их наизусть.
Ты вырий, вырий ярый,
ты вылети с-за моря,
ты вынеси ключики,
ключики золотые
ты замкни зимоньку,
зимоньку студеную
отомкни летечко,
летечко жаркое!
Несмеян снова покосился на жену, вздохнул — когда на неё выходило её наследственное упрямство, с Купавой было бесполезно спорить. Гридень готов был поклясться, что она собирается пойти сегодня и на сам Медвежий праздник.
Жена перехватила его взгляд и, невзирая на усталость, весело рассмеялась:
— Что, мнишь, устала я? Я ещё и на реку с тобой пойду.
Несмеян только опять вздохнул.
Полочане весёлой гурьбой бежали к реке. Голубой ноздреватый лёд ещё держал, хотя бывало, уже и потрескивал. Ничего, если Лесной Хозяин проснулся, ледохода ждать осталось недолго. А там, глядишь, и потянутся по Двине и Полоте лодьи, а по небу — вереницы перелётных торжествующе кричащих птиц.
А после, за птицами, и Ярославичи нагрянут! — шепнул кто-то ехидный. Несмеян мотнул головой, отгоняя дурные мысли. Праздник сегодня, нечего…
Неподалёку от берега уже укрепили толстый сосновый столб с медвежьим черепом наверху, на снегу разложили сладкие комы — солнцу на радость, медведю в дар. После праздника их подберут птицы.
Тут же стояли и вытащенные из ближних домов столы, а на них — высокие горки блинов, круглых и зубчатых, гладких и с солнечным крестом-яргой посередине, глиняные чашки с маслом, сметаной и творогом, тарели с сыром, жбаны с квасом, мёдами, сытой и сбитнем.
Круг сделали широк — теперь жёнки да девки стояли опричь, в кругу остались только парни да мужики. Прохаживались только друг перед другом, да разминались, готовясь показать свою удаль.
Снова заревел рог, созывая бойцов. Велесова боротьба — есть ли что более ласкающее мужской взгляд?!
Хлынули друг другу навстречь две стенки — нагие до пояса мужики и парни вытянулись в длину и замерли друг против друга двумя длинными нитками — не менее сотни в каждой.
Несмеян невольно повёл нагими плечами — весенний холод сводил кожу меж лопаток судорогой. Скорее бы уж знамено к бою давали, что ли, — подумал он, и коротко усмехнулся — князь опять дразнить будет — опять, мол, беса тешил гридень… И обязательно при протопопе, чтоб тот позлился — а то не знает, что князь, как и вся его дружина — не христиане. Потом поискал взглядом жену — Купава стояла в самом первом ряду, около неё стояли двое подружек, оберегая непраздную. Не в пору бы ей тут стоять, — подумал Несмеян с досадой. Да ведь разве отговоришь…
Взревел рог — рёв опять до зела напоминал медвежий. Ну да сейчас так и следует…
И стенки покатились друг на друга.
Схлестнулись.
В свирепый рык!
в торжествующий крик!
в матерный сказ!
Бить в голову и ниже пояса запрещалось — не в честь. Били в плечи, садили в грудь, отвешивая такие тумаки, что казалось, самого Лесного Хозяина выставь — и тот не стерпит, повалится. А бойцы только крякал да наседали.
Ходили по граду Полоцку рассказы про невиданных бойцов-кулачников прежних времён: будто какой-то Басюра — знающие называли даже род, в котором он родился — непобедимый боец, как-то пошёл с семьёй по осени по грибы, да и наскочил в лесу на медведя-шатуна. И, спасая жену и сынишку, убил матёрого зверя одним ударом кулака. Месяц постился после, полгода к жене не прикасался, избывая невольный грех перед самим Велесом.
Рассказывали и про иных, не менее сильных бойцов.
Протопоп Анфимий глядел на действо со стены Детинца, примыкающей к Святой Софии, с бессильным гневом стискивал кулаки в длинных рукавах шубы. Лицо же было каменно-спокойным, словно так и следовало, чтобы в городе среди крещёной семьдесят лет тому (едва не век!) страны справлялись языческие требы! Да ещё и сам князь потакал этим требам!
Анфимий покосился на князя — Всеслав пришёл на стену со всем семейством и сейчас что-то говорил первенцу, Брячиславу. Должно быть и сейчас что-нибудь про свою старую веру отвратную говорит, про наваждение-то сатанинское.
А князь, меж тем, договорив, вдруг махнул рукой, словно говоря — а будь что будет! — сбросил на руки слугам крытый дорогим алым сукном полушубок и рудо-жёлтую рубаху, ринул с заборола вниз — к бьющимся кулачникам.
Анфимий ахнул от неожиданности, а кмети весело и завистливо завопили и засвистели — им-то самим служба княжья не дозволяла вмешаться в бой, а то бы небось не удержались! Но князь! властелин города! как простолюдин!
Такого протопоп перенести не мог и тихо велел слугам увести себя со стены.
После боя Несмеян жадно утёрся сырым зернистым снегом — он не освежал, только царапал кожу. Ладно хоть юшку из носу помог унять — как ни берегись в бою, как ни запрещай бить в лицо — всё одно кто-нибудь не удержится, хоть нечаянно, да зацепит. Нашёл взглядом князя, усмехнулся весело, потёр снегом плечи. Кто-то сзади накинул ему на плечи полушубок. Оборотился — Купава. Чуть приобнял за плечи:
— Ну что, Купавушка? Каков я был?
— Прямо Сухман, — похвалила она, прижавшись щекой к плечу. Отчего-то из всех старин про богатырей она больше всего любила старину про Сухмана. Отчего — и сама не могла объяснить. Может, с того, что сгиб он от злой обиды — женской душе таких жальче.
— Дали мы им! — бросил Несмеян с лёгким хвастовством в голосе, чуть кося взглядом в сторону князя, что тоже уже натянул и рубаху, и полушубок — должно быть холопы принесли. Хотел сказать ещё что-то, но Купава вдруг перебила:
— Домой бы мне, Несмеяне… что-то со мной неладно…
— Ох ты! — Несмеян вмиг вспомнил про непраздность жены, свистнул, подзывая — по льду носились на санях досужие градские. Помог жене сесть, запрыгнул в розвальни сам. — Гони! Да помягче гони!
Упрямство Купавы не прошло ей даром — слабость разломила всё тело, она пролежала до вечера, а вечером начались схватки. Благо Несмеян вовремя догадался протопить баню да послать за повитухой.
Теперь гридень сидел на пороге предбанника, опираясь на рукоять меча, беспокойно кусал ус и вслушивался в доносящиеся из бани крики. То вскакивал и начинал беспокойно ходить вокруг бани — не ровён час, нагрянут Моранины отродья. Купава сегодня словно напрашивалась на нападение нечисти — весь день на людях, а мало ли… Непраздной последний месяц вовсе из дому показываться не след! А уж в такой день — тем более! В любой праздник межа меж Этой и Той сторонами, меж Явью и Правью, Явью и Навью истончается. И для обычного человека-то опасно, а уж для непраздной-то бабы! Добро ещё ума достало мужнин пояс на себя вздеть!
