Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
– Может быть, просто прощупывают пути?
Широкая тень закрыла его на краткий миг, отчего Гендельсон показался мне вырезанным из темного камня, пронеслась через поляну. Я успел увидеть, как по багровому небу пронеслась, закрывая луну, огромная черная тень. Был ли это дракон или что-то иное, я не рассмотрел, но животный страх вогнал адреналин во все клетки, я напрягся так, что еще чуть – и взорвусь, как граната.
Гендельсон поднял к небу помертвевшее лицо.
– Что это было?
– Неважно, – ответил я грубо, – но теперь нас заметили.
Он побледнел еще больше.
– Нам только погони недоставало! Господи, спаси и сохрани.
Я мог бы ему рассказать немало анекдотов про тех, кто уповает на Бога, и какую крупную фигу Господь подносит им под нос, но мне по фигу антирелигиозная пропаганда, как и религиозная, я повернул коня мордой в сторону тропинки.
– Едем?
Он поколебался, глаза смотрят настороженно.
– Вы что же, так и не пошарите по их карманам?
– Ах да, – ответил я. – Пошарьте там по их карманам… А то мне слезать с коня влом.
Он посмотрел на убитых, перевел взгляд на меня. Лицо стало злым и высокомерным.
– Это не приличествует барону, – ответил он с надменностью в голосе. – Если даже вы отказались…
– Даже я, – ответил я зло. – Представьте себе, даже такое ничтожество, как я, отказался! Надо же такое представить?..
Я тронул повод, конь понес по тропке. Она делала крутые повороты, один раз даже раздвоилась, но я пришпорил, гнал рысью, галопом. Уже решил было, что оторвался от этого надменного дурака, но за спиной прозвучал настигающий топот.
– Сэр Ричард! Сэр Ричард!
Голос был срывающийся, взволнованный. Я с великой неохотой перевел коня на шаг. Гендельсон догнал, сказал раздраженно:
– Мой конь серьезно сбил ноги. Если во весь опор, то до ближайшей деревни придется пешком.
– Ищу место для ночлега, – соврал я.
Красивый могуче-картинный дуб оттеснил остальные деревья, перед нами открылась и начала приближаться небольшая, отвоеванная им полянка. Остальные, как статисты в хоре, стоят вокруг плотной стеной на почтительном расстоянии. Исполинские ветви дуб раскинул широко, вольно, почти параллельно земле. Крона в форме атомного взрыва, подобную роскошь не могут позволить себе деревья в тесных кучах.
Я развел огонь, дело челяди, а Гендельсон, как благородный, расседлывал коней, тщательно обтирал их потные тела сухой тряпкой, да не простудятся те, от кого зависят наши шкуры, осматривал копыта. Я раздул огонек и теперь разглядывал темную полосу на серой потрескавшейся коре. За все путешествие впервые вижу следы других людей. Кто-то развел однажды слишком большой огонь рядом со стволом.
Осмотрев коней, отпустил пастись, предварительно стреножив, Гендельсон доставал из мешка еду. Если в Зорре снабжал провиантом всю армию, то сейчас армия несколько сократилась. До двух человек, если его считать тоже в составе армии. Тем проще ему готовить, разогревать и вообще следить, чтобы наши мешки не слишком уж пустели.
Он разогревал, что-то рассказывал благочестивым тоном, то ли о видениях, то ли о приметах. Я старался не смотреть на его рожу. Пока продираемся через лес, чем-то занят, да и смотрю вперед, но вот у костра только и маячит его толстое каракатинное тело, свет костра играет на его лоснящейся роже. Исхудал, но чтобы его выхудить как следует, до нормального человека, его надо на полгода отправить на зимовку без запасов.
Я стоял и смотрел в темноту. Гендельсон спросил в спину:
– Что там, волки?
– Нет, – ответил я. Подумал, сказал: – А ведь в самом деле… за все время не встретили ни единого волка! И медведей… Ну, медведь не так страшен, они стаями не ходят, а вот если волчья стая попадется… боюсь и представить!
Гендельсон зябко передернул плечами.
– Да, здесь ваш молот не поможет. Налетит с полсотни таких демонов, раздерут мигом!.. Думаю, это мои молитвы нас защищают. У меня вот здесь ладанка, благочестивые монахи зашили в ней щепотку с могилы святого Петра в Святой земле…
– Это которого по его просьбе распяли вверх ногами, – поинтересовался я, – чтобы он не был распят подобно Христу?
– Вниз головой, а не вверх ногами, – сердито поправил он. – А что?
– Да так, – ответил я. – Только мне казалось, что он был похоронен не в Святой земле, сиречь старом Иерусалиме, а где-то в окрестностях Рима…
Он нахмурился, пальцы нервно щупали крохотный мешочек на груди рядом с крупным золотым крестом. Мне почудилось, что совсем близко от нас двигаются огоньки. С той стороны движение воздуха донесло нечто вроде эха голосов. Я опустил пальцы на молот. Холодная рукоять приятно охлаждает разогретые пальцы. Деревья стоят неподвижно, ни одна ветка не шелохнется. Очень негромко слышались голоса, тонкие и почти неслышные, но, как я ощутил инстинктивно, удаляются.
Невольно сделал шаг в ту сторону. Гендельсон сказал настороженно:
– Что случилось?
– Вы слышали пение?
– Нечестивое, – отрезал он.
– Но слышали?
– Да, ну и что?
– Я, пожалуй, взгляну…
– Вы с ума сошли, – воскликнул он. – Ночь – время сатанинских действий. Ночь – время ведьм и нечисти.
– На меня не действует магия, – обронил я скромно. – Это о чем-то говорит?
Он фыркнул:
– О чем хорошем это может говорить?
– Например, что я ну просто святость с головы до ног…
– Скорее, приспешник дьявола, – возразил он. – На змею яд не действует!
Я сделал еще шаг, нога переступила трепещущую границу между светом и тьмой. Некоторое время стоял так, враскорячку, как коммунист в рыночном обществе, Гендельсон что-то бубнил о Деве Марии, это меня подтолкнуло в спину.
Глаза быстро отвыкали от яркого света костра и приноравливались к рассеянному свету звезд и призрачным лучам ночного солнца упырей, ведьм и нечисти, как говорит Гендельсон. Темные деревья, оказывается, совсем не темные, а залиты серебристым светом. Там, где тень, верно, чернота чернее бездны неба, но если наступать только на освещенное, двигаешься как по ухоженному парку…
Справа деревья расступились, блеснула ровная гладь воды. Серебристая дорожка бежит через все лесное озеро, волн нет, дорожка у того берега шириной в ладонь, у этого – с причал для пароходов. Я на всякий случай сделал несколько шагов в ту сторону, нет, пения здесь не слышно, хотел вернуться, как вдруг над серединой озера появилась фигура в темном плаще. Она зависла над самой водой, почти касаясь ступнями, и медленно поманила меня к себе.
Женщина, молодая женщина, да к тому же не голая, голым я уже не доверяю ни на грош, а целомудренно укутанная в темный плащ, который вообще-то, похоже, синий. Озеро даже не озеро, а так, озерко, с виду совсем мелкое. Но я уже говорил, что не очень-то доверяю воде, если не абсолютно прозрачная, а эта черная как смола, а листья кувшинок белеют смутно, как западни.
