Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Гендельсон выслушал, перекрестился, сказал мрачно:
– Судя по вашему тону, сэр Ричард, они не были и людьми. И что же вы с ними… как общались?
Я на миг оторвался от жареного мяса, посмотрел на него поверх куска.
– Да как, известно… Спасал их души.
Он смотрел с недоверием.
– Души?
– А что?
– У них нет душ, сэр Ричард!
– У всех есть, – возразил я. – Только разные. Вот Салтыков нашел, что даже у лягушки есть душа. Только махонькая и не бессмертная.
– Ну и как, – поинтересовался он ядовито, не втягиваясь в богословский спор, – спасли?
Я подумал, возвел очи горе, развел руками.
– Надеюсь. По крайней мере указал дорогу.
– Представляю, – сказал он еще ядовитее, – что за дорога. Прямее в ад бывает?
Я поднялся.
– Сэр Гендельсон, мы так до вечера прокоротаем день. А мне тоже есть к кому вернуться в Зорр!
Он с кряхтеньем поднялся, уже не такой уродливо толстый, а просто располневший на сытных хлебах мужик, и без того склонный к полноте.
– Да, – сказал он. – Нам обоим есть к кому вернуться. Так поспешим же выполнить приказ короля!
Глава 22
За этим лесом небольшая долина, странная земля с оплавленными, словно воск, камнями, ни одного стебелька. Я инстинктивно погнал коня вскачь к темнеющему на той стороне лесу. Гендельсон не понял, что за страх меня гонит, но я все понукал коня, не люблю таких выжженных полян. И не просто выжженных, ибо пепел – лучшее удобрение, после пожара место зарастает вдвое гуще, но это странная выжженность, когда пепел унесло ветрами, а на спекшуюся от страшных температур уже нанесло с метр земли. Уже не только трава, кусты и деревья выросли бы…
Лес приблизился, высокий и мрачный. Изнутри пахнуло гнилью, плесенью, болотом. Гендельсону передался мой страх, ибо он заподозрил, что я больше знаю про эту выжженную долину, чем говорю, у самих деревьев даже обогнал, понуждая коня пойти по едва заметной тропке…
Конь захрипел, отпрянул. Я рассмотрел, что это не тропка, просто просвет между стволами. Гендельсон орал и хлестал коня, но тот хрипел, дико вращал глазами и не решался войти в лес. Огромные деревья выглядят болеющими – слишком много мха, слизи, бледных водорослей на ветках. Пугающие зеленые полотнища опускаются до самой земли. Второй ряд деревьев лишь смутно проступает сквозь серый нездоровый туман, а дальше вообще колышутся бледно-серые волны.
– Мы должны пройти, – сказал я, и перед глазами встало призрачное лицо Лавинии, я обещал вернуться, она ждет. – Мы пройдем. Кернель – за этим лесом!
Мой конь с огромной неохотой бочком приблизился к ближайшим деревьям. Я соскочил на землю, ладонями закрыл ему глаза и шептал ласковые успокаивающие слова в ухо, понуждая идти вперед. Через десятка два шагов я убрал руки и вскочил в седло. Конь дрожал в страхе, оглядывался, но и сзади такой же лес.
– Сэр Гендельсон! – прокричал я. – Вы остаетесь?.. Ладно, я пошел один. С вашего позволения, конечно!
Я в самом деле слегка пришпорил коня, хотя сейчас я и без полагающихся рыцарю шпор, конь нехотя сделал шаг. Сзади раздался отчаянный крик, в нем уже не осталось и следа от баронской заносчивости:
– Погодите!.. Я иду, иду!
Конь подо мной охотно остановился, но дрожал, ибо ветви до земли, придется проламываться, корни вылезли на поверхность, казалось, все: крупные, мелкие и великанские, похожие на чудовищных морских змеев. Из тумана вынырнула конская морда, сперва призрачная, налилась резкостью, показался закованный в железо всадник.
– Вы что же, – спросил Гендельсон с тревогой, – в самом деле…
– Да пошутил, – ответил я кисло, врать очень не хотелось, – пошутил.
– Странные у вас шутки, сэр Ричард, – сказал он все еще колеблющимся голосом. – Мой конь, знаете ли, испугался… или рассердился, я его причуды еще не освоил.
Страшно двигаться через туман, но такие гигантские деревья не могут стоять тесно, мы все же продирались через паутину веток и длинных нитей мха, обычно сухого и ломкого, но сейчас в тумане заметно отсыревшего. Мне казалось, что едем через болото, а по лицу то и дело шлепают болотные растения.
Туман только впереди и сзади, а по бокам кажется странно темным. Силуэты деревьев постепенно таяли, мы слышали скрип раскачивающихся стволов, хотя ветер не чувствуется. На землю то и дело обрушивались тяжелые сучья, похожие на бумеранги. Иногда падала целая лесина, способная пришибить всадника вместе с конем.
Гендельсон бормотал молитвы. Я настолько привык, что либо молится, либо хватается за крест, что удивился бы, если бы это в железе на что-то новое посмотрело без своего обычного: изыди, сатана!
Деревья иногда сдвигались настолько тесно, что в который раз поднимали ноги на седло. Кони продирались, обдирая бока. Но иногда, гораздо чаще, налипала зеленая слизь, облепляла стремена. Я на ходу брезгливо сковыривал палочкой либо стирал рукавицей. Земля под ногами укрыта толстым слоем черных перепрелых листьев, конские ноги погружались иной раз до колен в это месиво. Я сжимался от гадливости, а если бы пришлось самому вот так пешком?
Ни птиц, ни зверей, ни даже в траве ничто не шелохнулось, пока двигались через страшное место. Но через час я все-таки услышал щебет птиц, деревья потеряли на стволах слизь. Пошел обычный толстый мох, хоть и со всех сторон, затем и мох остался только с северной стороны. На деревьях замелькали рыжие хвосты белок, дважды дорогу пересекали деловитые ежи.
Деревья уже не стоят тесно, сквозь просвет в кронах мы видели красное солнце, что нехотя двигается к закату. По небу разлегся красный тревожный закат. В ту же сторону, что и мы, двигались под облаками огромные черные птицы, а за ними целые тучи мелких. Доносилось резкое карканье, мои ноздри уловили характерный смрад падальщиков.
– Стервятники, – заметил Гендельсон мрачно.
– Полагаете, Кернель уже пал?
Он стиснул челюсти, под истончившимся салом проступили четкие рифленые желваки. Глаза смотрели зло.
– Не знаю, – ответил он сдержанно. – Но мы должны поспешить.
– Кони уже падают.
– В ближайшем селении можно бы сменить…
Он умолк, только косил недовольным глазом. Я буркнул:
– Вот так просто и сменить?
– Ну, – сказал он с неудовольствием, – если доплатить…
Я сдержал злобную ухмылку. Вельможе такого ранга без толпы слуг и толстого мешочка с золотом на поясе – как без рук. И хотя у меня еще пара золотых монет в поясе и пара в седле, на ближайшей тропке я слез и пошел пешком, держа амулет в вытянутой руке. Гендельсон ехал впереди, не желал смотреть на нечестивое занятие.
Не больше двухсот шагов я сделал, держа конский повод в одной руке, амулет в другой, как земля впереди зашевелилась. Выглядело так, будто крупный жучок стремительно прорывает норку на поверхность. Я выронил повод, из земли вылетело блестящее, я ловко поймал на лету и весело крикнул Гендельсону в спину:
