Денис Чекалов - Между двух войн
Он как раз держал в руках бурдюк. Когда темная тень мелькнула перед его глазами, а шея ощутила холодное жало меча, человек выпустил свою ношу, и дешевое вино разлилось по его шароварам.
– Я еще не задала вопрос, – сказала Франсуаз, – а ты уже испачкал штаны. Зачем ты следишь за нами?
Специалисты по риторике утверждают – если человек хочет произносить слова громко и внятно, его горло ничто не должно стеснять. Лезвие меча, приставленное к шее соглядатая, успешно доказало обратное.
– Меня послали, – сообщил он. – Мне заплатили.
Франсуаз взглянула на человека так, что он сам понял свою ошибку.
– Королевские лучники, – проговорил он. – Я служу страже.
Франсуаз в бешенстве обернулась.
Люди вокруг прибавили ходу. Они вдруг вспомнили, что у них есть и более важные дела, чем делать узкие улочки города еще более узкими.
Франсуаз пнула человека сапогом в голову, и он надолго отправился в царство Морфея.
Или же, если череп у него оказался не настолько крепок, туда, откуда ему вряд ли позволят вернуться, даже за самое хорошее поведение.
Франсуаз провернула меч перед лицом, ее гнедая загарцевала на месте.
Из всех разбойников, которые делают опасными путешествия по Бербере, самыми беспринципными являются королевские лучники.
Правитель этой страны знает, как подбирать слуг себе под стать, а сиятельный штандарт наполняет бандитов ощущением неуязвимости.
Я пустил верхового дракона в небо, желая осмотреться. Поблизости стражников не наблюдалось, но это не слишком обнадеживало.
В пестрой толпе, что обтекала нас подобно речному потоку, огибающему пороги, могли оказаться десятки соглядатаев.
Говорят, что порок кладет печать на лицо человека. В какой-то степени это так. Но такое клеймо носила чуть ли не половина жителей города.
Вселенская Церковь учит, что все люди грешны от рождения.
Франсуаз ударила сапогами по бокам лошади. Гнедая заржала, и широкие белые крылья начали вырастать у нее из спины.
Франсуаз – демон, поэтому ни один пегас, уважающий себя и свое стойло, не позволит девушке на себя вскарабкаться. Но гнедая под седлом девушки была необычной лошадью.
Пара сильных крыльев, отливающих белоснежными перьями, расправилась по обе стороны прекрасной всадницы. Франсуаз тронула поводья, и гнедая оторвалась от земли.
– Давай, лягушка, – поторопил я. – Нечего красоваться перед толпой.
Нельзя сказать, что Франсуаз боится летать.
Моя партнерша не боится почти ничего. Это делает ее либо очень приятным спутником, либо абсолютно невозможным – в зависимости от ситуации.
Но Франсуаз терпеть не может, когда она от кого-то зависит, даже от своей лошади.
Гнедая имеет крылья, а Франсуаз – нет, и это заставляет девушку относиться к полету с некоторым уважением.
– Когда я только познакомился с тобой, – произнес я, – меня очень удивило, что сама ты не летаешь. Я считал, что все суккубы имеют огромные перепончатые крылья.
Франсуаз обиделась.
– Найди себе летучую мышь, – посоветовала она.
– А еще, – продолжал я, – я думал, что ты романтическая особа. А ты считаешь, что свечи на столах нужны для садомазохизма.
Убедившись, что я не дал-таки Франсуаз возгордиться, несмотря на крылатую лошадь, я позволил дракону взмыть высоко вверх и мог теперь коснуться крыши самого величественного из минаретов.
– Знаешь, Френки, – произнес я, – посмотрим, кто быстрее.
Франсуаз посмотрела на меня так, словно точно знала, что я опять сжульничаю.
Однако внезапный крик, раздавшийся на одной из площадей, заставил меня отказаться от пари.
19
Человек стоял возле огромной статуи, что изображала Согдана-освободителя, легендарного героя, прилетевшего в Курземе на трехголовом коне и спасшего город от иноземных захватчиков.
На самом деле каменный истукан являл взору пузатого человечка с физиономией, свидетельствовавшей либо о хроническом пьянстве, либо о врожденном дебилизме.
Толстяк растопыривал руки, то ли желая проверить, усидит ли таким образом на лошади, то ли возомнив себя, в парах алкогольного бреда, птицей.
То, что находилось под ним, скорее напоминала корову, у которой уши были заткнуты двумя охапками сена.
Скульптор и сам признавался, что боковые головы вышли не так удачно, но, уверял он, «не могу же я каждый день создавать шедевры».
Никто не помнил дня, когда он создал хотя бы один шедевр, но, надо полагать, ему еще надлежало наступить.
Рассказывают, что сам Согдан-освободитель, увидев себя в камне, плюнул на городскую мостовую и горько пожалел, что спас когда-то этот жалкий городишко.
Статуя была препоганая, и одно это могло заставить прохожего, узревшего ее впервые, остановиться, запрокинуть голову и завопить.
Однако старичок, стоящий возле каменного толстяка на корове, имел и еще один, столь же убедительный повод.
Лезвие кривого ножа упиралось ему в горло, и тот, кто стоял за спиной бедняги, мало походил на брадобрея.
– Проклятье, – пробормотал я. – Я думал, такое бывает только в книгах.
– Спускайтесь! – громко закричал человек.
Поскольку в воздухе вокруг него не парили сотни грифонов, он не стал утруждать себя уточнением, к кому обращается.
– Или я перережу горло вашему приятелю.
Я с радостью обнаружил, что старичок на площади вовсе не был моим приятелем. Это позволило бы мне отпустить поводья дракона и продолжить путь.
Франсуаз выругалась так, что если бы каменная статуя могла ее расслышать, то тут же рассыпалась бы в песок.
Жители Курземе были бы за это ей благодарны.
Гнедая Франсуаз ринулась вниз стремительней, чем падает настроение у человека, понявшего, что если жизнь и вертоград, то он угодил прямо в бадью с удобрениями.
Я последовал за девушкой, хотя и не вступал в общество спасения старичков от кривых ножей.
Только что я спрашивал себя – кто из людей, что украшали Курземе своими немытыми физиономиями, может быть королевским шпионом. Теперь я мог получить ответ на этот вопрос.
Прохожие разбежались. Перспектива попасть на кинжал городскому стражнику нравилась им ничуть не больше, чем черные щупальца, высовывавшиеся из астральной щели.
На площади стояли только восьмеро человек. Все они смотрели в небо, и ни один не был синоптиком.
Четверо из лучников поднимали свое оружие, направляя длинные стрелы в нашу сторону.
В старичке, который так не вовремя оказался возле городского стражника, я узнал торговца магическими кувшинами.
Либо у бедняги не осталось больше ни одного джинна, либо те были столь же непригодны для использования, как и бритва из чешуи зеркального окуня.
