Кристофер Сташеф - Пока чародея не было дома. Чародей-еретик
— Но это обман!
— Может, и так — но это так и есть.
— Да, это обман! Это бесчестно, это…
— Что я слышу? Что за слово просится тебе на язык? «Это святотатственно» — не так ли? А может быть, тебе хотелось произнести слово «богохульно»? Усомниться в правоте священника — это ведь почти то же самое, что поставить под вопрос существование Бога? — Род покачал головой. — Нет. Священник — всего лишь человек — такой же, как любой из нас. И когда мы забываем об этом, мы начинаем просить его заботиться о нашей совести вместо нас.
— Да что ты такое говоришь! — гневно взглянула на мужа Гвен.
— Да ничего особенного. Просто когда кто-то не уверен в том, что хорошо, а что — плохо, и когда такой человек боится разобраться в этом сам — потому что страшится, приняв неверное решение, сгореть в аду, — он просит священника принять решение за него. И тогда он слышит мнение священника, но несчастный грешник воспринимает это мнение как непреложную истину, Нет, милая, боюсь, я вынужден сказать, что большинство знакомых мне людей обращаются в трусов, когда речь заходит об их душе. И они почти всегда готовы передать свои души специалистам в этой области.
— Ты… ты просто дерзкий плут, Род Гэллоугласс! — воскликнула Гвен, вскочив на ноги. — Тебе противен тот из людей, кто способен взять власть над тобой.
— Ты знаешь, что это не так, — медленно поднявшись, проговорил Род, не отводя глаз от жены. — Когда нужно — я исполняю приказы. Тогда, когда я уверен в том, что тот, кто дает мне приказ, лучше разбирается в сути дела, чем я. В таких случаях я обязан действовать. Но, кроме того, я и сам способен принимать решения.
— Как и все остальные! А твои суждения о других людях проистекают из безмерной гордыни!
— Вот мы и договорились! — выкрикнул Род и наставил на жену указательный палец. — Ты меня осудила! Решила, что ты выше богов! Но священник — не более Бог, чем я!
— А можешь ли ты утверждать, что ты ближе к Богу, нежели тот, кто всю свою жизнь посвятил молитвам?
— Да, если учесть, что всю свою жизнь я стараюсь поступать так, как, мне кажется, хочет от меня Господь, — выпалил Род и на миг умолк. — Но скажи… откуда вдруг взялась вся эта набожность? Что-то прежде я за тобой не замечал склонностей типа «kuche, kirke, kinder»[3]!
Гвен отвернулась. Ее гнев сменился грустью.
— Может быть, я успела приобрести такие склонности, а ты и не заметил.
— По всей вероятности. А мне-то казалось, что я все в тебе замечаю. — Род нахмурился. — Уж точно: ты — мой любимый объект наблюдений. И когда же это произошло?
— Как только я стала матерью, господин мой, — медленно произнося слова, отозвалась Гвен. — Дети подрастали, и я укрепилась в этом. И я должна заверить тебя в том, что мои слова — чистая правда, но тебе этого никогда не понять, хотя ты — отец семейства.
— Ну почему же «не понять»? — сразу смягчившись, возразил Род. — И когда это я тебе не верил? Но чем же материнство так сильно отличается от отцовства?
— Думаю, отличается, господин мой, хотя, как и тебе, мне неведомо то и другое одновременно. Но понимаешь… все дело в чувствах, а не в ведении или неведении. Произвести на свет новую жизнь из собственного тела — это как бы приближает тебя к другому миру. Да, это и есть один из источников моей внезапной набожности, как ты это называешь, а другой источник того и гляди пробьется, как родник, пробивающий камень. — Она взяла Рода за руки и посмотрела ему в глаза. — Не забывай о том, господин мой, что наш старший сын стоит на пороге бурной юности и что наша дочь также близка к тревожному возрасту, ибо девочки растут быстрее мальчиков.
— Подростковые проблемы. Да, понимаю, — серьезно отозвался Род. — Это происходит со всеми, и этого не избежать, милая.
— Верно. Однако осознание этого заставляет меня больше думать о тех опасностях, которые поджидают наших детей, наших сокровищ, в мире. Поэтому я и размышляю так много о том, что помогло бы им защититься от этих мирских опасностей.
— К примеру, о Церкви и ее учении? — тихо спросил Род.
Гвен собралась ответить ему, но в это мгновение скрипнула дверь. Обернувшись, родители увидели на пороге заспанного Грегори. Мальчик, сонно моргая, стоял на пороге своей комнаты в длинной ночной рубахе. Гвен бросилась к нему, прижала к груди, ласково забормотала:
— Тебе приснился дурной сон, моя радость?
— Нет, мамочка, — ответил Грегори. — Я совсем не могу уснуть.
— Не можешь уснуть? — Род, нахмурившись, подошел к жене и сыну. — Что случилось? Может быть, ты разволновался из-за монахов?
Малыш кивнул.
— Не переживай, сынок. — Род бережно обнял сына. — У них крепкий дом, у них есть щиты. Им ничто не грозит.
— Не в этом дело, папа, — пробормотал Грегори.
— А в чем же? — с тревогой спросила Гвен.
Грегори посмотрел на нее широко открытыми глазами.
— Меня… меня так тянет к ним, мамочка… И я думаю… вот вырасту и тоже стану монахом.
Род окаменел. Его словно молнией ударило.
4
— Нет, говорю тебе, брат Альфонсо! Не мое это призвание — править!
Брат Альфонсо нетерпеливо, раздраженно скривился.
— Если это не было вашим призванием, милорд, вы бы не стали аббатом!
Аббат гневно глянул на монаха, отвернулся и поджал губы.
Брат Альфонсо позволил себе едва заметно усмехнуться.
— Однако, милорд, я говорю не о правлении, а о правоте. Вы поступили правильно и мудро.
Аббат печально нахмурился.
— И все же я озабочен, брат. Епископ Рима в конце концов — наследник власти Петра.
— Верно. В том смысле, что он пастырь душ людей, обитающих в Риме. Однако в том, что он унаследовал ключи от Царствия Небесного, у меня большие сомнения.
— Сомнения — грех, — не слишком убежденно отозвался аббат.
— Ну, тогда скажем: «раздумья», — нетерпеливо пожал плечами брат Альфонсо. — Но вы сами подумайте, милорд: когда Папа непогрешим?
— Когда он говорит ex cathedra [4] — без запинки ответил аббат.
— А что означает ex cathedra? Разве это происходит не тогда, когда Папа предварительно переговорит на совете с возможно большим числом кардиналов и епископов?
Аббат промолчал.
— Следовательно, непогрешим не Папа, а совет, — настойчиво продолжал брат Альфонс. — Но разве Христос отдал ключи от Рая совету? Нет!
— На этот вопрос существуют ответы, — пробормотал аббат.
— О да, и я слыхал их — и самый лучший из них тот, что время от времени Папа говорил ex cathedra, противореча мнению совета! Но для чего тогда надо вообще созывать совет?
