Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Король-консорт
Он все равно погибнет, мелькнула трусливенькая мысль, не надо на меня такое, я же не атлант, чтобы небо на каменные плечи...
Аббат повернулся к священникам, те словно услышали нечто, раскрыли книги, мало похожие на молитвенники, у меня побежал мороз от их могучих голосов, исполненных такой силы и мощи, что вслед за морозом сразу же охватил священный трепет.
Грудь моя сама по себе начала вздыматься от прилива неведомых мне чувств, среди которых доминировало одно, которое я назвал бы любовью к людям, если бы не счел такое для себя оскорбительным, как для сильного и решительного человека, идущего к цели, невзирая на...
— Действуй, — донесся издалека голос аббата, он прозвучал откуда-то сверху и показался молодым, дивно ясным и наполненным той же неведомой силой, что творила этот мир. — Теперь только ты...
Я расстегнул ремни, с некоторым страхом сунул руку к тому отделению, что завязано еще и на отдельные узелки, терпеливо их распутал и вытащил черную корону.
Черный обод из неизвестного металла, черные жемчужины одна к одной... нет, это бриллианты, от короны пошел черный свет, никогда не думал, что такое возможно, черные бриллианты чистейшей тьмы сверкают победно и зловеще, а пальцы мои хоть и чувствуют холод, но это отвратительно сладостный холод.
Словно в полусне я начал поднимать корону, снова это странное ощущение, что держу в руках горный хребет, и в то же время это вот, скованное неизвестно из чего, и неизвестно как выглядит на самом деле, легче перышка... наш мозг так устроен, что даже в очертаниях облаков видим замки и драконов, так что это вот корона, а это вот., да, алмазы...
На короткое мгновение что-то сместилось в глазах, вместо короны я увидел некий сгусток тьмы, мрачно блистающий лиловыми огнями, но это длилось кратчайшее мгновение, снова держу корону, черную корону из неведомого металла, где по ободу прижаты один к другому черные бриллианты, а надо лбом в клиновидную оправу вделан багровый рубин.
Молитва звучит мощно, я поднял корону над головой, прислушался к себе и понял, что могу без усилий, совершенно не перебарывая себя, снова положить ее обратно в сумку.
— Да будет воля Твоя, — произнес я мысленно, вслух молятся только для показухи, — да сбудутся Твои Планы.
Обод коснулся моей головы. Я задержал дыхание и весь сжался. В мозг моментально хлынул жуткий холод, должны полопаться все сосуды, однако следом прошла жаркая волна, и я ощутил дикое ликование и такое ощущение силы, какое никогда-никогда...
Тело мое начало наполняться странной мощью, словно мощный пампинг в каждой клетке, я раздвинул плечи, чувствуя, как становлюсь выше и громаднее.
А дальше в меня хлынуло чудовищное наслаждение плоти, настолько омерзительно сладостное, что весь распадался на триста миллионов ослепительных всплесков, горел и плавился, кричал в диком восторге, мир то и дело погружался в сладостный красный туман, блистающее багровыми молниями марево, проносились мимо огромные чудовища из блистающего огня, другие ползли отвратительно забавные и уходили в красную черноту, что погружала в беспамятство, как мне казалось, но все равно я видел все и чувствовал все, хотя и смутно помню, как убивал этих двуногих и жрал их сырое мясо, чувствуя его невыносимую соленую сладость, выгрызал мозг живых людей, что кричали и бились в стальных тисках...
Прими и стань, говорил во мне огромный как вселенная голос, и могучий, как вся темная энергия. Ты Повелитель Двух Миров, ты властелин всего, что существует...
Я уже принял, однако нечто во мне злое и бунтарское прохрипело, задавленное этой вселенской мощью:
— Нет уж... во тьме заплачут вдовы, повыгорят поля, и встанет гриб лиловый, и кончится Земля...
Мир разрушения прекрасен, продолжал уговаривать голос, в котором я потрясенно узнал самого себя, и с ужасом понял, что это не имитация, а говорю я сам, только огромный и настолько могучий, что просто всесильный, ты насладишься вселенскими катаклизмами взрывающихся звезд и горящих галактик...
А мне нужны бабочки и цветочки, возразило во мне что-то крохотное и еще не до конца не затоптанное, и хотя на самом деле цветочки и бабочки мне и на хрен не нужны, никогда ими не любовался, природа не храм, а мастерская, и человек в ней — работник, но ведь работник же, а не разрушитель!
Он продолжал убеждать, разворачивая картины как полной и абсолютной власти над людьми, где те не больше, чем бессловесный скот, их можно откармливать и на убой, так и власти над вселенной, но я вцепился в эту дурную мысль о бабочках и не отпускал, и все больше твердил, что красота нужна этому миру, хоть и не понимаю зачем, что имею мнение и хрен оспоришь, человек — звучит гордо, а гордый сам раздает советы, поучает и указывает с высоты доминантства, как кому жить и куда идти каким лесом...
Когда начал приходить в чувство, зал почти пуст, из последней шеренги монахов осталось четверо, но их раскачивает, на моих глазах один упал, двое послушников подбежали и быстро вынесли за двери исполинской часовни.
Пошатываясь, из коридора вошли двое, бледные, изнуренные, с запавшими глазами, встали в шеренгу.
Кто-то прокричал сорванным голосом:
— Братья Милениус и Черенгис, можете возвращаться! Спасибо за ваш подвиг. Отец Киринис, помогите брату паладину.
Помог не только отец Киринис, еще двое подхватили, сбоку и сзади, я чувствовал их сильные руки, но не мог шевельнуть не то что головой, но даже глазными яблоками.
Совместными усилиями вывели меня из часовни, ноги каким-то чудом держат, но я их не чувствую, словно деревянные, и вообще слишком странное ощущение, в ушах все еще звучат хрипы и сладкие стоны, а биение крови в ушах чувствую, как мощные толчки землетрясения, когда в объятиях сплетались Уран и Гея.
Словно издали я услышал голос аббата:
— Что с отцом Мантриусом?
— Еще бездыханный, — ответил чей-то голос, — но отцы Леклерк и Юстериус пока бьются за его жизнь...
Я с трудом разлепил губы и произнес чуть ли не по складам, не понимая, чей это голос, и догадываясь, что буду привыкать к нему еще долго:
— А он... тоже?
— Нет, — ответил голос, перед глазами прояснилось, я увидел озабоченное лицо Бенедерия. — Он всего лишь нарушил запрет... и попытался прикоснуться...
— Прикоснуться? — спросил я. — К чему?
— Мы все видели, — ответил Бенедерий, сильнейшее омерзение отразилось на его старческом лице, а костлявые плечи передернулись, — видели, чем совращали тебя... но отец Мантриус захотел еще и ощутить, что ощущаешь ты...
Меня тоже передернуло.
— Глупец... Хотя, понятно, ученый...
— Недостаточно, — сказал кто-то сердито сбоку. — Но теперь ему точно будет наука.
