Дэвид Геммел - Легенда
– Не позволяй этим дуракам пугать тебя, Мейри. Друсс по-прежнему с нами, и мы удержим Канию – обещаю тебе.
Дитя уцепилось ручонками за платье матери, успокоенное мягкой силой отцовского голоса. Мальчик был слишком мал, чтобы понимать слова, но интонацию понимал прекрасно. Шум на улице словно отступил куда-то, и ребенок уснул у матери на плече. Но Мейри была старше и умнее его, и для нее слова оставались просто словами.
– Послушай, Карин, я хочу уйти. Сегодня же!
– Я не могу сейчас говорить с тобой. Я должен вернуться. Увидимся позже. Все будет хорошо. – Карин поцеловал жену и вышел в уличное столпотворение.
Она огляделась, припоминая: вот этот сундук у двери подарили им родители Карина. Стулья сделал ее дядя Дамус – с душой, как он делал все. И сундук, и стулья они привезли сюда два года назад.
Хорошо ли им жилось эти два года?
Карин – добрый, заботливый, любящий муж. Очень хороший человек. Уложив ребенка в колыбельку, она прошла в маленькую спальню и закрыла от шума окно. Скоро придут надиры. Дверь разнесут, и грязные дикари ворвутся сюда, разорвут ее одежду…
Мейри закрыла глаза.
«Друсс по-прежнему с нами», – сказал он.
Глупый Карин! Добрый, любящий, заботливый, глупый Карин. Глупый мельник.
Она никогда не была по-настоящему счастлива с ним – но, быть может, никогда не поняла бы этого, если б не война. Ей жилось с ним совсем неплохо. Потом он вступил в гарнизон крепости и явился домой такой гордый в своем дурацком панцире и слишком большом шлеме.
Глупый Карин. Добрый Карин.
Дверь открылась, и вошла подруга Делис с покрытыми дорожной шалью светлыми волосами, в тяжелом плаще на плечах.
– Ну, идешь ты? – спросила она.
– Да.
– И Карин с тобой?
– Нет.
Мейри быстро собрала пожитки, затолкав их в выданный Карину полотняный мешок. Делис отнесла мешок в повозку, а Мейри взяла сына из колыбели и завернула еще в одно одеяльце. Потом открыла сундучок и нашла под бельем мешочек с серебром, который прятал там Карин.
Она не потрудилась закрыть дверь.
В замке Друсс костерил Река и клялся убить всякого дезертира, которого узнает в лицо.
– Опоздал ты с этим, – сказал Рек.
– Да будь ты проклят! У нас осталось меньше трех тысяч человек. Думаешь, мы долго протянем, если будем мириться с дезертирством?
– А долго ли мы протянем, если не будем с ним мириться? – огрызнулся Рек. – Так и так нам конец. Сербитар говорит, что Кания продержится два дня, Сумитос около трех, Валтери столько же, а Геддон и того меньше. Итого десять дней. Десять жалких дней! – Молодой князь, облокотившись на перила балкона над воротами, смотрел на ползущий к югу караван. – Погляди на них, Друсс! Крестьяне, пекари, купцы. Какое право мы имеем просить их умереть? Ну, падет крепость – им-то что? Не станут надиры убивать всех дренайских пекарей до единого – народ просто сменит хозяев, только и всего.
– Уж больно легко ты сдаешься, – прорычал Друсс.
– Я человек здравомыслящий. И не талдычь мне больше про свой Скельнский перевал. Я-то никуда не собираюсь.
– С тем же успехом можешь и собраться. – Друсс тяжело опустился на обитый кожей стул. – Ты уже потерял надежду.
Рек отвернулся от окна, глаза его горели.
– Ну что вы за народ такой, воины? Добро бы вы еще изъяснялись избитыми фразами – хуже, что вы ими и думаете. Потерял надежду, скажите на милость! Было бы что терять. Эта затея была безнадежна с самого начала – однако мы делаем то, что можем, и то, что должны. Ну, собрался молодой крестьянин домой к жене и детям. Пусть идет! Он всего-навсего проявляет здравый смысл, чего таким, как мы с тобой, не понять. О нас споют песни, а он позаботится о том, чтобы было кому их петь. Он растит – мы разрушаем. В конце концов, он хорошо исполнил свою роль – он дрался как мужчина. И это позор, что ему приходится бежать отсюда тайком.
– Так почему бы нам всех не распустить по домам? Станем с тобой рядышком на стене и попросим надиров подходить поочередно, на рыцарский манер.
Рек внезапно улыбнулся без тени раздражения и гнева.
– Я не стану с тобой спорить, Друсс. Я восхищаюсь тобой больше всех на свете – но думаю, что тут ты не прав. Налей себе вина – я сейчас вернусь.
Менее чем через час во всех частях был зачитан указ князя.
Бреган сообщил эту новость Джиладу, закусывавшему в тени госпиталя под западным утесом, в который упиралась Кания.
– Мы можем идти домой, – крикнул раскрасневшийся Бреган. – Мы будем там к празднику урожая!
– Не понимаю. Мы что – сдаемся?
– Нет. Князь сказал, что если кто хочет уйти, то может это сделать хоть сейчас. Сказал, что мы можем уйти с гордостью, потому что сражались как мужчины – и как мужчины получаем право разойтись.
– Но крепость он не сдает?
– Нет, не думаю.
– Тогда я остаюсь.
– Но князь нас отпускает!
– А мне это ни к чему.
– Не понимаю я тебя, Джил. Все, кого ни спроси, уходят. И это ведь верно, что мы свою роль сыграли. Разве нет? Мы сделали, что могли.
– Наверное. – Джилад потер усталые глаза, глядя на дымок, лениво поднимающийся к небу из огненной канавы. – Они тоже сделали все, что могли, – прошептал он.
– Кто?
– Мертвые. И те, кому еще предстоит умереть.
– Но князь говорит, что это ничего. Говорит, мы можем уйти с высоко поднятой головой – с гордостью.
– Так прямо и говорит?
– Да.
– Так вот, я с высоко поднятой головой не уйду.
– Нет, не понимаю я тебя. Ты все время твердил, что крепость мы не удержим. Теперь у нас появилась возможность уйти. Почему бы тебе не сказать спасибо и не пойти вместе с нами?
– Потому что я дурак. Передай всем в деревне привет от меня.
– Ты же знаешь, что я без тебя никуда не пойду.
– Ты-то хоть, Брег, не дури! Тебе есть ради чего жить. Подумай только, как маленький Леган бросится к тебе, подумай, сколько историй ты сможешь рассказать. Иди домой. Иди!
– Нет. Не знаю, почему ты остаешься, но я останусь с тобой.
– Не надо. Я хочу, чтобы ты вернулся домой, правда хочу. Если ты этого не сделаешь, некому будет рассказать даже, какой я герой. Серьезно, Брег. Мне будет гораздо легче, если я буду знать, что ты далеко от всего этого. Князь прав. Такие, как ты, люди сыграли свою роль – и сыграли блистательно. Что до меня… я просто хочу остаться, вот и все. Я много чего узнал здесь – о себе и о других. Я нигде больше не нужен. Путного крестьянина из меня никогда не выйдет, и нет у меня денег, чтобы сделаться купцом, а для принца я породой не вышел. Так, перекати-поле. Здесь мне самое место – с такими же, как я. Прошу тебя, Бреган, прошу – уходи!
На глазах у Брегана выступили слезы, и друзья обнялись. Молодой крестьянин встал.
