Людмила Музыка - Сын герцога (СИ)
Натаэль несся по коридору лихорадочно размышляя о том, что произошло… никогда в жизни он не чувствовал себя настолько униженным. А ведь всего несколько дней назад…
Он уже почти смирился. Жизнь по-прежнему казалась ему серой и бессмысленной, но Натаэль больше не пытался добавить в нее красок. Разочаровываться было больно. Поэтому он решил оставить все так, как есть. Проклятье его рода, нет проклятье всего его народа, настигало его. И пусть это было жестоко и несправедливо, пусть он не был ни в чем виноват (как многие до него, и как и те, кто придут после него), он ничего не мог с ним поделать. Ему оставалось только смириться и ждать. Ждать того последнего мига, когда его душа, наконец, покинет надоевшее тело. Но ожидание затягивалось, а заветный миг все не приходил. Тоски становилось все больше, и все труднее было удерживать ее в себе, скрывая от близких. Но те, кто любили его, не могли не заметить перемены. Поэтому чтобы не расстраивать их своей болью Натаэль сбежал.
Он уехал так далеко, как только это было возможно – к самой границе. Будь его воля, он, наверное, добрался бы и до края мира, но эльф не мог выйти за пределы Сейн Ашаль – это принесло бы неприятности остальным. Поэтому он остался в лагере людей.
Первое время воинские порядки даже развлекали его. Но очень скоро и это новое стало обыденным и скучным. А потом в его жизни появился этот человек.
Юный даже по человеческим меркам, этот странный чужак то и дело притягивал к себе его взгляд. И Натаэль никак не мог понять, что с ним происходило. Нет, тоска никуда не делась. Она становилась даже сильнее, стоило ему посмотреть на этого чужака. Но Натаэль с каким-то маниакальным упорством продолжал смотреть на него снова и снова. Это было больно и страшно, но почему это делало его снова живым?
Наверное, именно поэтому он не убил его в тот первый день. Хотя должен был, просто обязан был уничтожить его в тот миг, когда впервые увидел
это
на шее незнакомого собрата. Чужак нес в себе угрозу, страшнее которой была разве что смерть: слишком большую цену народу эльфов пришлось заплатить за свою свободу, чтобы они научились ценить ее как ничто другое.
Но Натаэль колебался. Он колебался все время, пока вел отряд, пока они сидели в том захолустном поселке, пока шел по малой тропе, и даже здесь в Караше он снова колебался. А потом произошло то, что произошло.
Удачный выстрел, простенькое проклятие из магии крови – и жизнь чужака оказалась на волоске. Это было так странно, так нелепо, так глупо, что даже смешно. Но Натаэль не понимал, почему в тот момент, когда безвольное тело стало заваливаться навзничь, ему захотелось заплакать. Снова навалилась тоска, и эльф уже почувствовал приближение заветной черты, когда незнакомый собрат, попавший в ловушку чужой воли, ухватил его за руку и подтащил к чужаку, а потом приказал использовать силу.
Глупый, неужели он не знал, что это бесполезно. Потому что сила не откликалась, как ее не зови. Натаэль уже пытался, пытался столько раз, но зря. Чуда не случалось. Сила не приходила, зато приходили разочарование и боль. Боль, которую невозможно было терпеть. Она была наказанием и напоминанием…
Но собрат настаивал, он умолял спасти странного человека, который почему-то был ему нужен. И Натаэль согласился. Что значил для него еще один урок боли, когда весь мир казался серым и безжизненным?
А потом произошло чудо. Искрящийся источник живительной силы, радостный и звонкий послушно потянулся к его рукам, стоило только поманить. Он обрушился на Натаэля сияющим водопадом, сметая все на своем пути: мысли, чувства, желания. Оставляя после себя только одно ощущение – полный и безграничный восторг. И Натаэль плавал в этом восторге, заново обретая себя. Он уже почти вспомнил, почти ощутил, но его безжалостно вышвырнули прочь.
Его буквально отодрали от чужака, и только тогда Натаэль, наконец, понял, чью силу он только что призывал. И боль от осознания этого была намного сильнее той боли, которую он согласен был перенести. Это было неправильно, несправедливо, жестоко, но все-таки было. Сотни раз он задавал себе вопрос, почему именно теперь, когда он уже почти смирился, почему все должно было произойти именно так. И сотни раз не находил ответа.
А еще Натаэль знал, что он не сможет уйти. Теперь, когда ему удалось ощутить, пусть и на мгновение, вкус истинного чуда, он уже не сможет отказаться от надежды хотя бы на миг снова прикоснуться к нему. Потому что рядом с этим даже рабский ошейник уже не казался таким отвратительным.
Натаэль боролся с собой. Он боролся каждый миг, но и проигрывал себе каждое мгновение. Как проиграл и сегодня, когда не смог отказать себе в возможности снова увидеть чужака. Он был нетерпелив и несдержан, рассердил Баора, но все-таки получил свою награду. Краткий миг блаженства. Слишком мимолетный, чтобы можно было насладиться им сполна. Но слишком сладкий, чтобы от него отказаться.
Чужак протянул ему руку, обещая весь мир. А потом безжалостно стегнул словами, указав Натаэлю его место. Вот почему эльф летел по коридору, стараясь сдержать слезы обиды и разочарования.
Но откуда было знать об этом Джаю? Несколько минут он размышлял, чем мог обидеть эльфа. Но так ничего и не придумал. А потом вернулась Шеони с огромным подносом в руках.
– Твой завтрак, господин.
Она явно боялась его, эта маленькая степнячка с необычными для ее народа светло-голубыми глазами. Так боялась, что глиняная тарелка заметно дрожала в ее руке. Но при этом, она заставляла себя держать спину прямо и не опускала глаза в ответ на испытывающий взгляд Джая. Просто сидела на ковре, и молча ждала, пока он возьмет протянутую тарелку.
Из-за того, что ей приходилось удерживать эту посудину на весу, непомерно широкий рукав ее рубашки задрался, и юноша смог рассмотреть цепочку синяков, отчетливо проступивших на смуглой коже выше запястья. Заметив его взгляд, девочка поспешно поправила рубашку, и на этот раз опустила голову, пряча глаза.
– Рэм Баор – твой отец?– поинтересовался Джай, забирая у нее тарелку и усаживаясь на подушку (есть ему не хотелось, но отказываться от еды было бы глупо – не известно, когда его накормят в следующий раз).
– Моя мать была его ат-тани,– ответила Шеони.
– Была?
– Она умерла, когда я была маленькой,– произнесла девочка с тихой печалью давно оплаканного горя.
Ее слова объясняли многое. И необычную для степнячки внешность Шеони. И несоответствие ее дорогого наряда и подчеркнуто пренебрежительного отношения к ней рэма Баора. И то, почему степняк приставил к Джаю именно ее.
