Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович

— Что на дворе: утро, вечер? — спросил он у демона.

— Давно уже твои часы полночь пробили.

— Тогда нечего ждать! — решился Мишка. — Вызволяй меня!

Над Невьянском стояла непроглядная тьма. Город был завален снегами, но сердцевина его оставалась горячей: на заводе, на доменной фабрике, упрямо гудела огромная печь, крутилось водобойное колесо, двигались меха, работные готовились принять поток чугуна, по гребню плотины возчики толкали тележки с шихтой к мосту на колошник. А на просторном небосводе, как на божьем чертеже, медленно вытягивались, пересекались, ломались и складывались мерцающие линии декабрьских созвездий.

Сторож Тараска Епифанов топтался возле костра перед крыльцом башни. Он был один, и ему было скучно: делать-то нечего, смотреть не на что… И когда костерок вдруг начал разгораться, Тараска даже простодушно обрадовался — хоть какая-то затея!.. Костёр единым взмахом вырос, точно куст, в нём будто что-то мелькнуло, и в Тараску ударил клуб огня. И Тараски не стало; ничего не успев сообразить, не успев закричать или взмолиться, он вспыхнул внутри себя, словно скомканный лист бумаги, и рассеялся пеплом.

А демон в облике Тараски бросился к крыльцу, взлетел по лестнице и всем телом врезался в запертую дверь на гульбище. Дверь не поддалась, однако Тараска был дюжим парнем. С беспощадной одержимостью он бился и бился плечом в толстые доски, пока замок с хрустом не выворотился. Тараска прорвался на гульбище, вышиб дверь в двойную палату, вышиб дверь на лестницу внутри стены и скатился в подклет. Он отшвырнул плиту с пола и легко, как деревянную, выдернул за кольцо чугунную крышку люка.

— Вылезай! — крикнул он, свешивая вниз кушак.

Запрокинув голову, Мишка Цепень увидел в проёме люка незнакомое лицо. Какой-то молодой парень с короткой, курчавой бородкой.

— Это я, Шуртан! — ухмыльнулся парень. — Вылезай!

Мишка заметался по каземату. Все мысли у него разнесло как взрывом, но одно он помнил крепко: надо взять с собой начеканенные деньги!.. Мишка сунул под рубаху «заклятные тетради», распластал на полу свой армяк и сгрёб на него со станка звенящую груду новеньких рублей. Потом закрутил армяк, прижал его к груди и намотал на руку хвост кушака, свисающего из люка. Демон мощными рывками потащил Мишку наверх.

Сводчатый подклет, узкая лестница внутри стены, двойная горница с тёмными окошками, гульбище, лестница крыльца… Мишка зашатался от морозной свежести воздуха, от простора вокруг себя, от свободы, которой он был лишён так долго… Он сделал несколько шагов, не соображая куда, и упал коленями в сугроб. Его распирало изнутри. В голове всё качалось.

А Тараска нетерпеливо бегал вокруг, как собака.

— Волю мне объявляй! — жадно потребовал он.

— Дай дух перевести! — взмолился Мишка, стискивая армяк с деньгами.

Он огляделся. Он стоял на коленях посреди заснеженного Господского двора. Перед ним — демидовский дом и заводская контора, слева — наклонная башня, справа — гребень плотины, а сверху — звёздная тьма и ледяная луна.

— Волю мне объявляй, волю! — повторял Тараска. — Жертву хочу!

Рожа его жутко разъезжалась, словно не могла сойтись в человеческую: глаза косили, борода заползала набок, рот растягивался, нос отгибался в сторону. Демон уже не удерживал себя, готовый соскочить с привязи.

— Не хочу идолом башню иметь! — истово твердил Тараска. — Объяви мне волю выходить, объяви мне волю родовой пламень перенести!..

Звериным нюхом мошенника Мишка Цепень учуял подвох. Демон хочет волю — и хочет жертву… Так ведь он, Мишка, и станет жертвой демона, едва объявит ему волю! Лукавый — он всегда лукавый!..

Тараска схватил Мишку за плечи и поднял на ноги перед собой.

— Не дашь воли — разорву как курицу! — свирепо выдохнул он.

В глазах Тараски ворочалась тьма.

А Мишка успел заметить, что на башне, на высоте, на бланциферной доске блестящие от луны стрелки курантов раздвинулись прямым углом: большая указывает на небо, малая — на дальние таёжные холмы.

— Объявляю тебе волю!.. — прокудахтал Мишка, и демон заплясал, но Мишка добавил: — От последнего боя курантов до первого!

Последний бой был в полночь, первый — в три часа. Сейчас.

Демон должен был вернуться в идола. В башню.

Тараска завыл и кинулся к лестнице на гульбище. А с высоты медными волнами расплылся первый перезвон курантов.

…Савватий знал, что было дальше. Тараска добежал до подклета башни и рухнул, вспыхнув изнутри. Сгорел дотла. Обманутый Шуртан остался в прежнем своём обиталище и покидать его отныне мог только с полночи до трёх часов. А наполовину расплавленный нательный крестик невезучего Тараски Епифанова Савватий потом отковырял от плит на полу подклета.

Мишка же Цепень, обретя свободу, доволок тяжеленный узел с рублями до знакомого подворья Лычагина и спрятал там под тёсом, а сам, ничего получше не придумав, попёрся в кабак — отыскал укрытие, дурень, и вскоре алчный кабатчик Налимов положил конец Мишкиной удаче.

Савватий промазал дёгтем последний шов на кожаной перепонке мехов и сунул мочальную кисть в ведёрко. Всё, дело сделано.

— Ваньша, соединяй с очепом! — приказал Савватий подмастерью.

В распахнутых воротах фабрики показались люди. Это был Акинфий Демидов с приказчиками: со Степаном Егоровым, с Терентием Лысковым — старшим по доменной фабрике, с Гришей Махотиным, с Бредихиным — командиром толчеи и шихтмейстером Чаркиным.

Акинфий Никитич окинул взглядом остывшую громаду доменной печи, уже обросшую белым, мёртвым инеем.

— Починил мехи? — спросил Акинфий Никитич у Савватия.

— Готовы, — кивнул Савватий, вытирая тряпкой руки.

— Леонтий Степаныч на своё место тебя назначил, — сообщил Савватию Егоров; он имел в виду плотинного мастера Леонтия Злобина. — Да, тебя. Возьми работных и разогревай водоводы к себе на домну, к толчее и на рудобойный молот. Ночью домну опять запустим. Опять.

— А «козёл»? — удивился Савватий.

— Вытопим «козла», — уверенно заявил Акинфий Никитич.

Савватий посмотрел на Демидова — и вдруг обо всём догадался. Демидов не боится ни чёрта, ни бога. Савватия даже пробрал озноб от такой дерзости.

— Пойдём к толчее, железны души, — распорядился Акинфий Никитич.

Приказчики направились обратно к воротам, а Демидов помедлил.

— Благодарю, что Цепня поймал, — негромко уронил он Савватию.

Савватий вздрогнул, вспомнив, как ночью Гаврила Семёнов свернул шею Мишке Цепню и тот внезапно отяжелел на руке Савватия… Да уж, демона Мишка обманул — а вот Акинфия Демидова не смог.

Глядя вслед уходящему Акинфию Никитичу, Савватий думал, что Демидов способен на всё, ежели это нужно для заводов. Способен убить, замучить, бестрепетно отправить в огонь. Он не жестокий, Акинфий, не кровожадный, не корыстный. Просто он понял устройство этой работы и принял её порядок. И не Демидов всему вина, а горные заводы.

Савватий вспомнил, как в тёмной «сиротской» избе сказал Цепню:

— Лучше бы ты сдох в башне! Столько народу из-за тебя пропало!

— А я-то при чём? — зашипел, обидевшись, Мишка. — Я токо шкуру свою спасал, Савка, и всё! Я не ведал ни шиша! Саламандру вызывал, а не демона страшенного! Не моя он забота! Ваши это напасти — адские, заводские!

— Как мне теперь демона уничтожить? — с болью спросил Савватий.

— Откуда я знаю? — в злой досаде задёргался Мишка. — Никак!

* * * * *

Ближе к полночи в доменной фабрике начал собираться народ: работные и приказчики, которых оповестили посыльные от Степана Егорова. Фабрика была освещена факелами, но огни и многолюдье не отгоняли ощущение смерти, потому что над головами в зыбком полумраке вздымалась громада остывшей домны, укутанная в снежный куржак как в белый саван.

Савватий присматривал за мехами. В колёсной каморе слышался плеск воды и скрип вращающегося колеса, качались зыбки механизма, лязгал крюком очеп, открывалась и закрывалась большая клинчатая рама с новой кожаной перепонкой, сопло с гулом выдыхало в воронку фурмы. А там, внутри домны, в холодном распаре воздух впустую обдувал корявую чугунную глыбу «козла». Меха не могли оживить мёртвую доменную печь.