Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович
— Родивон, а ты чего там кукуешь? — спросил Акинфий Никитич.
— Вместе со всеми пойду в Заречный Тын, — мрачно ответил Родион.
— Он с отцом, — пояснил кто-то из пленников. — Из часовни его утащил.
Акинфий Никитич протолкался поближе к Набатовым.
— Не для того, Фёдор Иваныч, тебя в сиромахи постригали, чтобы ты сгорел, как полено, — сурово упрекнул он, нависая над стариком. — Твоего чина у вас людей по пальцам перечесть, такие народу нужны, а ты — в огонь. Не дело. И отпусти сына. Мы с Родей вызволим тебя из любого узилища, я обитель построю на Тагиле, игуменом будешь. Не дури, не срок тебе.
Фёдор Набатов — сиромах Филарет — угрюмо зашевелил бровями.
— Ступай, Родька, — проскрипел он. — Демида слушай.
— Дай слово, что впредь беречься будешь, батюшка, — вздохнул Родион.
— Даю, даю. Святым именем клянусь.
Акинфий Никитич протянул руку Родиону.
На улице Родион сощурился от режущей белизны зимнего дня.
— Этим заводам тебя бог послал, Акинфий Никитич, — сказал он.
— Ну-ну, — ответил Акинфий.
Они вместе молча дошли до Господского двора, до заводской конторы. У её крыльца Демидова поджидал Никита Бахорев.
— Что, Никита Петрович, изрядно ты ночью карасей наудил, — Акинфий Никитич насмешливо подмигнул Бахореву, — а сейчас надо придумывать, как их снимать с твоих крючочков. Особливо мне важен сиромах Филарет, он же Набатов Фёдор. С его главы и волосок упасть не должен — это твоя забота.
— В оное разоренье господин Татищев лично вовлечён… — замялся Бахорев. — Что я могу, Акинфий Никитич?..
— Ну, многое можешь… Реестрики переписать, людишек перепутать, побег устроить… Ежели хочешь Луизку свою заполучить, так сообразишь, — Акинфий Никитич намекал на невесту Бахорева, дочь саксонского мастера с Выйского завода. — Ты умный, Никита Петрович, тебе по плечу.
Акинфию Никитичу не хотелось смотреть на терзания Бахорева, и он отвернулся. За его спиной заскрипел снег на ступенях: Бахорев и Набатов поднимались по лестнице в контору. Акинфий Никитич встряхнулся, как пёс, освобождаясь от суеты мыслей. Его будто что-то томило, звало куда-то. Он вышел на середину пустого Господского двора и остановился, озираясь.
Душа его словно раздулась, вбирая в себя то, что вокруг: два длинных терема с высокими кровлями, резными гребнями и окошками-«слухами», стрельчатая громада башни со звездой «державы» на острие, плотинный вал, а за ним — крыши двух доменных печей с железными шатрами и дымовыми трубами. Все плоскости были покрыты нарядным снегом, и в лазоревом небе светилось бледное солнце. Мир казался свежим — будто бы для новой жизни.
Да, для новой, потому что старую жизнь он почти завершил. Нет больше Лепестиньи. И Мишка Цепень не расскажет свою тайну. И племянник Васька не сунется под руку, угрожая появлением отца — ревнивого брата Никиты…
Труднее всего было Татищева укоротить. Ничего, Татищев обломал себе зубы о Демидова. Казённый надзиратель в доменную печь свалился, и даже «гарь» Акинфия Никитича не устрашила: не его холопы устроили эту «гарь» и не он учинил злую «выгонку». Вину за смерть раскольников власти возложат на Татищева. Так что рухнули все преграды на пути Демидова к владычеству. Теперь дело за Бироном, а граф свою выгоду не проморгает.
Но в единый узел всё завязал Шуртан — дух огня, демон горы Благодать, узник Невьянской башни. И Акинфий Никитич справился с нечистой силой. Да, бывало, что человек побеждал демона, но не бывало, чтобы напяливал на демона хомут и заставлял работать на себя, как дикого быка. Акинфий же Демидов смог, сумел, одолел! И демон сядет в его домну плавить чугун. Он, Акинфий Демидов, сильнее демона. Умнее. У него крепче воля. Он изогнёт свою судьбу руками, как железный прут. Никто ему не соперник. Акинфия Никитича словно колотило изнутри от торжества. Он — хозяин этих гор!
* * * * *
Время не останавливалось, и на рассвете, как обычно, Савватий завёл куранты: выкрутил ворот, наматывая на барабан длинную цепь с гирей. В шахте, качаясь, клацал маятник. Ключ от башни Савватий принёс Онфиму, и возле Красного крыльца его перехватил Степан Егоров.
— Сегодня меха почини у домны, — приказал он. — К вечеру дутьё нужно будет. Хозяин домну запустить хочет. Сегодня почини.
Савватий сходил за Ваньшей, своим подмастерьем, и на весь день застрял на фабрике. Запасная кожаная «юбка» для мехов у него была скроена уже давно и лежала в казёнке; требовалось широко распахнуть дощатый зев машины, сняв нагрузку, потом отодрать от рамы прожжённые лохмотья и прикрепить новую кожу, а швы промазать дёгтем. Работа была простая, без выдумки, и Савватий, заколачивая гвозди, вспоминал прошедшую ночь.
…Кадашёвца Мишку он нашёл в тёмной каморке «сиротской» избы. Мишка болел: горел в жару и кашлял на разрыв. Но Савватий над ним не сжалился. Мишка вызвал из преисподней демона, который убивал невинных людей. Пускай сначала расскажет всю правду о демоне, лишь тогда можно будет поговорить о спасении от «выгонки» и плена. И Мишка рассказал…
Наладив куранты, он не уехал из Невьянска, и даже башню не покинул. Приказчик Степан Егоров предложил ему новое дело: изготовить станки для чеканки рублей вроде тех, что работали на Кадашёвском монетном дворе. И Мишка соблазнился наградой — теперь уже в тысячу целковых. Егоров поселил его в двойной палате на втором ярусе башни. Мишка легко мог бы убежать, но слишком заманчиво было обещанное богачество…
Он старательно вычертил станки на листах бумаги, и Егоров раздал задания плотникам и мастерам поторжных кузниц. Штемпели с патретом Анны Иоанновны Мишка вырезал самолично. Его спустили в подземелье башни, и там он из деталей собрал три машины. Опробовал — действовали исправно. А потом Егоров объявил: он, Мишка Цепень, сам и будет чеканить деньги, покуда Акинфий Никитич имеет в том нужду. И Мишка прозрел, что угодил в западню. Из этого подвала он не выйдет никогда.
Савватию жутко было представить звериное отчаяние Мишки: глухой каземат и сводящее с ума понимание, что здесь-то его жизнь и закончится. Надежды нет никакой. И никакого большого мира тоже нет. Мишка один — и хоть голову расшиби о стену. Лишь время от времени в потолке открывался чугунный люк, и на верёвке спускался мешок с горшком каши и горбушкой. А вслед за мешком — корзины с дровами для горна и узелки с серебром.
— Не знаю, Савка, чего сторож в дверь-то не заходил! — сказал Мишка. — Боялся, что я накинусь, что ли? Так ножик бы взял или товарища!.. А мне хоть бы рожу человечью увидеть!.. Глаза истосковались!..
Савватий догадался, почему всё было так. Пленника снабжал и кормил слепой Онфим. Он и вправду опасался, что Цепень нападёт на него, и острый слух не выручил бы Онфима: все звуки в каземате гасил шум воды.
Мишка не мог посчитать, сколько времени просидел в подвале. Работа стала его спасением. Мишка плавил в тигле куски серебра и отливал полосы, затем, разогрев их в горне, раскатывал между валов ручной площильной машины, затем на чеканном станке вырубал из полос монетные кружочки, затем на том же станке чеканил штемпелем поочерёдно обе стороны каждой монеты, затем на гуртильной машине резал рёбра монет — наносил гурт… Савватий вспомнил, как шихтмейстер Чаркин отдал ему найденный в шихте брусок с насечкой: это была деталь от разобранного Мишкиного станка.
Конечно, Цепень думал о побеге. Но как сбежать? До крышки в потолке не допрыгнуть, а дверь… Дверь в каземат была обита железом; подвешенная на петлях в чугунном косяке, она открывалась внутрь, в каземат. Выбить её Мишка не мог: косяк был вмурован в стены. А разломать — так инструмента нет. Из всех инструментов у Цепня имелись только клещи, чтобы доставать тигель из горна и тянуть серебряные полосы из валков машины. Ни топора, ни кочерги… Деревянной ложкой, что ли, кирпичную стену расковырять?..
Когда работа останавливалась, Мишка сидел у горна и в тысячный раз перечитывал свои «заклятные тетради»: в них были чертежи машин, потому тетради и оказались у Мишки в подвале. И вот тогда-то ему и пришла в голову мысль сбежать посредством алхимистики.
