Аше Гарридо - Видимо-невидимо
— Значит, мы не рисуем картины? Мы лишь стираем пыль со старых холстов?
— Нет, мой Видаль, нет. Не так. Не с чем сравнить: то, что было, что кануло во тьму — его уже как бы и нет. У него нет видимости. Вы не просто ее восстанавливаете, вы — правда! — вы создаете ее заново. Так, как подскажет ваше сердце, чутье, то, что вами руководит, я не знаю, что это. У меня этого нет. Ты не можешь создать то, чего не было. Ты не можешь создать то, чего не может быть. Но то, что может быть, ты создаешь сам, создаешь его собой, создаешь его своим. Таким, как только ты… только ты один можешь его создать. В темноте столетиями оно было и не было. Было собой и не было ничем. Ты возвращаешь его сущность, существование. Понимаешь?
— Наверное. Неважно. Но скажи тогда, как же — мелочи? Не выращивание мест, а… Ну вот — как я стер волну с неба над Суматохой?
— Хороши же мелочи у тебя, мой Видаль. Ты сам ответ на свой вопрос. Мелочи…
— Ну, я не это…
— Да, конечно. То-то и оно.
— Но я не понимаю. Как оно устроено?
— Если подумать, что волна подобна Тьме… Понимаешь? Ты просто освободил из-под нее солнце и облака, небо Суматохи. То, что ты умер после этого — нормальная цена за такое.
— Я не понимаю.
— Чего теперь, любимый?
Видаль сглотнул, сильнее обнял ее. Она дрожала.
— Спрашивай, пока я здесь.
— Твои хозяева. Ты говоришь, прошла тысяча лет, пока они хватились тебя. А потом сразу Тьма. Не понимаю. Они о тебе забыли?
— Это вряд ли. Просто их время не совпадает с твоим, как твое не совпадает со временем Суматохи, например. Хотя всё по-другому. Они не больше твоего мира. Они не меньше его. Они совсем другие, и все у них по-другому. В небе всё иначе, чем на земле.
— Еще ты говоришь, что Чорна спасала людей. Я с ней знаком. Немного. Мой учитель был с ней знаком хорошо. Почему она никому не говорит о том, что случилось с миром?
— Мой Видаль, она не сказала тебе. Откуда тебе знать про остальных?
— Понятно. А…
— Что еще?
— Не знаю. Говори теперь про то, чего ты хочешь от меня.
И Сурья сжалась в комок и заплакала. Она стала как будто маленькой, Видаль держал ее всю в руках, как ребенка, хотя глазами видел, что она остается прежней. Но в руках ее было все меньше и меньше.
— У меня есть сердце, — сказала она. — Вот здесь. Это единственное, над чем они не властны. Но его уже не отделить от меня. В несчастьях оно было от меня отдельно. А теперь мы с ним — одно. Это сердце Ашры.
— Они сделали тебя без сердца? — удивился Видаль.
— Солонка. Перечница. Соусник. Зачем сердце?
Он обнял ее сильнее — а она все свободнее помещалась в его руках, как будто он обнимал, обнимал, а не мог до нее дотянуться.
— Вот так это и будет, — сказала она. — Я просто исчезну — и окажусь у них, а все твое горе достанется им к обеду.
— Вот радости-то, — саркастически заметил Видаль. — Без соли истосковались поди.
— Нет, — слабо мотнула головой Сурья. Вид у нее был такой, как будто она засыпает, а в руках ее почти уже и не оставалось. Но она подняла руку, завела ее Видалю за голову и нащупала шрамы у него на затылке под волосами. Видаль зажмурился от ужаса — и вдруг почувствовал сирое и неживое пространство в своих руках… Он открыл глаза, чтобы увидеть хотя бы сонную тень ее. Но и глазами ее уже не было видно.
Он не поверил.
Но ее действительно не было.
Тогда он упал лицом в постель и рыдал, и проклинал тех, кто пожирает сейчас его горе, дрожа от вожделения и восторга.
Наконец рыдания кончились, кончились и слёзы. Он сел, спустив ноги на пол, и принялся одеваться, двигаясь размеренно и безжизненно. Вдруг уронил руки на колени, засмеялся:
— Ты так и не сказала мне, чего ты от меня хочешь!
И еще не договорив, понял.
Лестница в небо
Мисс Эмма кормила птицу кусочками печенья, мисс Элиза гладила ее по отливающей зеленоватым металлом спинке.
— Смотри, Лорелин, кто пришел! А кто пришел! — воскликнула первая, улыбаясь Видалю.
— Не Лорелин, а Кармела, — возразила вторая с уже заметным раздражением в голосе. Похоже, этот спор длился не первый час.
— Лорелин? Кармела? — спросил Видаль, почти радуясь возможности отодвинуть миг, когда придется сообщить сёстрам о том, что случилось.
— Конечно, она Лорелин!
— Откуда вы это взяли, сеньориты?
— Кармела! — упрямо выставила подбородок мисс Эмма Лафлин. — Она сама сказала, когда мы спросили.
— Лорелин! Несомненно, она сказала «Лорелин».
Птица посмотрела по очереди на обеих и, вскинув длинный клюв, издала переливчатый звук, который с тем же успехом мог означать как «Лорелин», так и «Кармела», или «Шарлотта», или «Ромуальда».
— Вот видишь! — воскликнули сестры слаженным дуэтом и кинули одна на другую укоряющие взгляды и слегка надули губы.
— Но погодите… Сеньориты, как вы вообще решили, что это девочка?! Я всегда считал…
Мисс Элиза испустила полный возмущений вздох, мисс Эмма потупилась и даже, как показалось Видалю, слегка покраснела.
— Даже мысли такой не могу допустить!
— Разве не очевидно…
— Она ночевала в моей спальне!
— Мужчины такими не бывают.
— Что ты знаешь о мужчинах? — язвительно заметила мисс Элиза. — Вот я точно могу сказать — это типичнейшая женщина, и любопытство, проявленное Лорелин…
— Кармелой!
— Проявленное Лорелин к моим серьгам…
— И к ложечкам!
— …И браслетам…
Видаль заморгал и беспомощно развел руками. Птица Лорелин — или Кармела — посмотрела на него с откровенной насмешкой и постучала по столу, а затем приоткрыла клюв и произвела трогательную трель. Сёстры немедленно прервали спор и в четыре руки принялись ломать печенье.
В конце концов, подумал Видаль, зачем сообщать об этом добрым девушкам? Или я сделаю то, о чем она меня просила, или я просто не вернусь. И птица не вернется. И они останутся совсем одни на свете, не считая воспитанниц. Как я смею лишать их возможности попрощаться тем, кто им дорог? Но и объяснить им, что произошло и куда он идет, Видаль решительно не мог. Если Сурья захочет открыться своим друзьям — она сможет это сделать, когда вернется вместе с Видалем. Если же не вернется, будем считать… Впрочем, и считать будет некому. Решено.
Он протянул руку, и птица проворно вскарабкалась по рукаву на плечо.
— Прошу прощения, сеньориты. Она мне нужна. Я постараюсь вернуться как можно скорее, — и в этом он не лгал, только немного лукавил. — И тогда я предоставлю ее в ваше распоряжение надолго. Обещаю.
Он слегка прикусил губу: обещать не следовало. Ах, если бы здесь было крепкое место! Если бы знать, что слова произнесенные — неотвратимо сбудутся… Не дано. Ну и не надо, обойдемся. Он торопливо поклонился, скрывая тревогу, и оставил добрых сестер.
