Аше Гарридо - Видимо-невидимо
И еще он сказал:
— Кто хочет — за нами!
Рутгер все лез и лез вверх, споро перебирая руками и ногами, и строил лестницу впереди себя прямо из души, как фонарь испускает луч, пронзающий тьму. Перекладины звенели его восторгом, а он еще успевал кричать, выплескивая обиду:
— Вот я как пригодился! А никто не может, как я! А ты все ругался!.. А я вот!.. А никто!..
И Видаль отвечал ему, задрав голову:
— Да! Ты такое можешь, что больше никто! Только не оглядывайся!
Ветер небытия трепал их волосы, ветер небытия на этой небывалой высоте сорвал шляпу с Видаля — птица едва успела вцепиться когтями в волосы и теперь жалась к затылку, распластав крылья и гневно шипя.
— У каждого свой дар, — кричал Видаль. — У тебя — свой!
— А ты говорил! Большо-ое! Вот!
— Какие ты горы можешь построить, парень, какие! Как никто! Роскошные горы! Только не оглядывайся!
— И леса! И поля! — ликуя, выкрикивал Рутгер.
Лестница тряслась и раскачивалась, Видаль чувствовал, что за ним поднимается не один Кукунтай. Но посмотреть вниз он не решался. Там все соберемся, в конце концов — тогда и будет видно, велико ли наше войско.
И они поднимались и поднимались, а небеса все не кончались, но кончались силы, а тьма была все так же сильна и даже как будто сгущалась. Тонкие волокна белесой мглы потекли в ней, и чем дальше поднимались мастера, тем волокна становились толще и плотнее, соединялись и растворялись друг в друге, и вскоре все заволокло как будто туманом, колышущимся в пустоте.
И Рутгер остановился и посмотрел на Видаля растерянно.
— Я не могу дальше… Ну всё, вот всё уже. Дальше — никак.
— Ну тогда я пошел.
— Ты же не знаешь куда?
— Здесь уже близко. Я чувствую ее. Я — к ней.
Он закрыл глаза и задержал дыхание, с усилием сглотнул — и оттолкнулся от верхней перекладины, и словно прыгнул куда-то вбок, и исчез. Рутгер сильнее вцепился в дрогнувшую от толчка лестницу и повис на ней без сил. Хотелось зажмуриться и ничего не видеть. Кукунтай осторожно пролез прямо к нему и обхватил рукой за плечи. Рутгер оторвал одну руку от слеги и вцепился в короткий мех летней парки.
— Закрой глаза, отдохни. Я здесь, — сказал Кукунтай и прижался к нему.
Так их и нашел Мак-Грегор, обнявшихся посреди мглы и пустоты.
— Вот молодец, — сказал он про Видаля. — И что же нам делать здесь?
— Я могу пойти к нему, — вызвался Рутгер. — Я умею. На самом деле лестница уже крепкая, сама держится. Я все делаю быстро.
— Ты слишком торопишься, — проворчал Мак-Грегор. — Ну, ты к нему пойдешь, а мы? Мы, все мы?
— Это ты слишком торопишься, — сказал Кукунтай. — Здесь недалеко. Можно строить мост.
— Да, я уже все придумал. Я же говорю, я быстрый. Я туда и обратно — и скажу тебе, сколько моста надо и в какую сторону.
— Да здесь и сторон-то нет!
— Есть стороны, — сказал Кукунтай. — Не надо обратно. Стой там, я покажу Мак-Грегору, где ты.
Рутгер прижался лбом к его лбу и спрыгнул с лестницы.
Моста оказалось нужно всего ничего. Если бы не мгла, если бы не тьма, можно было бы пересчитать веснушки у Рутгера на щеках. Любой бы перепрыгнул отсюда туда. Но никак нельзя было туда пройти, кроме как по мосту Мак-Грегора. А мост он строил так: снял с пояса нож, отстругал от лестницы щепку и прижал ее подошвой к перекладине. Мост, сказал, мостик мой, мостки дощагые.
И в самом деле, легли над пустотой мостки дощатые, легкие, зыбкие.
А каменный мост, сказал Мак-Грегор, мне здесь не на что ставить. Какой есть — по такому и идите… Если верите. А нет — так я ничем не помогу.
И сам первый шагнул на мостки, утверждая их место и суть.
Оно всё плавало в пустоте, где ни света, ни тьмы. Видаль видел в два, в три слоя, а то и больше: вот Сурья, безумная, стоит посередине бесконечности, и волосы ее плывут вокруг нее беспорядочными потоками, а вот ее тень видна сквозь, но теряет очертания и плотность, растекается струйками небытия, а вот восковое тело висит в середине гулкого пространства — ледяная сфера замыкает его внутри и кишит бесформенными облаками, и тут же видятся Видалю тощие богомольи фигуры, и одна из них над восковым телом наклоняется — а вокруг, выше и ниже, справа и слева, мигают медленные, словно неживые звезды.
Хищная фигура близоруко склонилась над телом, повела коротким носом, ковырнула длинным ногтем — раза в два длиннее самого пальца — и лениво потянула вдоль, от пупка в сторону ключиц, вонзая ноготь всё глубже в тусклый воск.
И в то же время ничего такого не было — была тьма, было мутное облачко, были холод и беззвучие пустоты.
— Так это и есть сердце? — подцепив трепещущую мышцу ногтем, чудовище подняло ее и уставилось с отвращением. — Ради этого куска человечьего мяса ты оставила нас, Сурья?
— Положи на место, — громко и внятно произнес Видаль.
Тогда они заметили его.
Он так никогда и не узнал, снизошли ли они до того, чтобы говорить с ним. Гул и хруст раздавался в его ушах, когда они смотрели, но ничего больше он не услышал, а если и услышал — не понял. Впрочем, говорить с ними он не собирался. Он смотрел.
Сурья, распростертая восковой куклой на ледяном ложе, с распоротой бескровной грудью, повернула голову к Видалю.
— Оставь. Не стоит. Я создана, чтобы ранить и убивать, оставь меня.
— Нет, ты создана, чтобы светить, а этих больше не будет.
И перевел на них медленный, пристальный взгляд.
— Это не ваш мир, — взмолилась Сурья, пытаясь защитить его. — Это небо. Здесь это не сработает.
Но он не откликнулся: он смотрел.
Рутгер встал рядом с ним, покрутил головой, не разобрался. Заглянул в лицо учителю. Тот смотрел и смотрел, как будто видел что-то невероятно прекрасное и непреложно существующее.
Рядом встал Мак-Грегор, не стал долго разбираться, спросил:
— Что ты видишь?
— Звезды.
— О нет, — прошептала Сурья, — нет. Ты не можешь творить звезды, звезды — это…
— Не мешай, — шикнула на нее Ганна и встала рядом с Видалем. — Рутгера кто-нибудь придержите.
— Да незачем, — хихикнул толстый мастер Хо. — Звезды бывают разные. Видишь ли, солнце — тоже звезда, только очень, очень большая в небе.
— Можно, я тоже попробую? — обрадовался Рутгер. — Я только одну, маленькую…
— Большую, — отрезал Мак-Грегор.
— Иди сюда, Мэри. Какой будет твоя звезда? Маленькой белой овечки здесь точно не хватает.
Они вставали, вставали — откуда только они приходили, кто оповестил их — неизвестно, но они поднимались один за другим по великой лестнице, построенной Рутгером Рыжим, и вставали плечом к плечу, и устремляли свой взгляд в колеблющийся белесый мрак. И он редел и таял, а сквозь него все яснее, все жарче, все несомненнее проступали — звезды.
