Тимофей Алексеев - Дети заката
Второй раз очнулся он от лая деревенских собак. Лежал у большой кедры на пихтовом лапнике. Костёр дышал смолевым дымом ему в лицо, заставляя прикрывать глаза и морщиться. Он пошевелился и с радостью понял, что тело принадлежит ему. Оно слушается! Не как в первый раз! А значит, он жив, и всё, что виделось ранее, было всего-навсего мороком, как и Николай Угодник с рогатиной, пришедший к нему на помощь. Данила приподнялся и увидел уже замороженное мясо медведя, которое тоже лежало на лапнике, и человека, идущего со стороны реки. Когда он уже подошёл настолько, что можно было видеть лицо, Данила узнал в нем Николая Угодника. Он прижался спиной к кедру. Опять блазнится? Но сейчас день… Человек снял лук с плеча, прислонил к дереву рогатину.
— Ты Николай Угодник? — Данила с интересом рассматривал необычного человека. — Почему ты мне вновь явился? Я ведь жив!
— А что за человек, твой Николай Угодник? — вопросом на вопрос спросил длинноволосый бородатый человек.
— Это святой! За охотников заступник.
— Заступник есть один для человека — Небесный Дед! Ему хвалу возносим за удачу. Он охраняет нас от темноты и мора. Он и тебе помог, чтоб выжил ты для сохраненья рода.
Данила не понимал, о ком говорит этот человек. Дед Небесный — он что, так Иисуса Христа зовет? А если Дед, то люди, выходит, — внуки? Может, он из тунгусов? Говорит только странно — певуче, те так не говорят. Да и не похож на них: те маленькие, глаза узкие, и бороды у них так себе, клочками, словно редкий ягель. Но всё же не стерпел:
— А ты не из тунгусов будешь?
— Это ты о людях, которые кочуют на оленях? Нет, я воин непокоренных руссов. — Человек сел к костру. — Как солнце ляжет на закат, домой уйдешь. На следующей заре веди свой род к реке, там освежёваны олени — помогут роду голод пережить. Между родами подели окрестных деревень…
— А где твоя земля? Ты странно говоришь… И как попал сюда?
Данила во все глаза смотрел на незнакомца. Где-то в глубине души он ещё считал, что морок продолжается. Верхняя одежда из шкур, нож на шее, лук и стрелы… Ну, ладно про рогатину отец и дед рассказывали. Но чтобы ходить на охоту с луком? Когда ему лет пять было, ходил с луком, но это было детство…
— Моя земля… — по лицу человека пробежала тень печали, — в небытии, охотник… В утренней заре пока наш дом. Но сколько на светило ни смотри — глаза опустишь долу, а дом мой не увидишь… А как попал? Ты нас призвал, как только страх забыл! Когда ты, смерть поправ, свободным стал! Из отрока в мужчину превратился, в воина.
— Но меня же порвал медведь, я помню! — Данила расстегнул свой кожушок, залез под рубаху. Рука нащупала три рубца от медвежьих когтей, они тянулись от подмышки до пояса. — Я же говорил, что помню…
— Волхв помог тебе, омыл водою раны, сурой поил… Он много таинств знает, он говорит с богами.
— Сура — это вино?
— Нет, это напиток солнца. Волхв сам его готовил… Сейчас прощай! Мой путь неблизкий.
— Скажи еще, как я попал сюда. Меня несли? Я путь сюда не помню…
— Ты шёл сюда по солнечной дороге. Она открыта лишь свободным. Но ты её забыл — мы этого хотели.
— А ты уже уходишь?
— Да, на зарю мой путь. И меньше говори про то, что видел. Тебя понять не смогут… Прощай, охотник.
Человек повернулся, вступил за кедру и словно исчез. Данила встал, прошёл до кедры — хотелось ещё раз взглянуть на него и поблагодарить. Но его не было — след протянулся на десяток метров и исчез в молодом ельнике. Сначала прошёл по ельнику, но след потерялся, спутался со звериным. Он прошёл к костру и сел в недоумении. Не сон же это был! И столько мяса ему бы не вынести из тайги даже за три дня. Стал собираться в деревню, и у изголовья, где стояло его ружье, нашел небольшой сидорок грубого холста. В нём оказалась глиняная посудина с узким горлом, заткнутая черной деревянной пробкой, и пучок сухих трав, перевязанных крепким сухожилием животного. Вытащить пробку не смог, потряс посудиной — внутри булькала жидкость. Сложил всё к себе в сидор, встал на лыжи и пошёл на собачий лай, прихватив немного медвежатины.
В ту зиму выжил народ, можно сказать, благодаря этому, невесть откуда свалившемуся мясу. На единственной оставшейся кобыле возили мерзлую оленину по деревням почти месяц. За подарок из ниоткуда благодарили не небо, а тунгусов — у них ведь только были олени. Но кое-кто задумывался, особенно старики. И не раз слышал Данила разговор от них, что не одни мы в лесу живём. А тунгусы здесь ни при чём. Старый охотник Викулов ходил туда, к реке, и видел всё. Долго шкуры рассматривал, потом подошёл к Даниле, грузившему мясо на волокушу.
— Ты, Данилка, тоже веришь, что люди балаболят? Чую, знаешь, только молчишь. Не велено, видно, говорить? Олени-то здесь все дикие лежат и побиты они стрелами, как в старину. А тунгусы с луками теперь не ходят…
— Это не тунгусы были, дед, но я не знаю, кто. Сказали только: из небытия они, и чтобы я никому не рассказывал.
— Значит, старые люди были.
— Да нет, они не старые, молодые да жилистые.
Улыбнулся Викулов:
— Не сказали, Данила, когда война кончится?
— Они-то откуда знают?
— Старые люди всё знают о нас и что будет с нами.
— Нет, не говорили… А разве есть эти старые люди?
— Есть, и ты их видел. Старики наши их тоже иногда видали, потому как не одни мы в лесу живём…
Дед Данила повернулся на лежанке и уставился в окно. Ночь прошла в воспоминаниях, старые думы не пустили к нему сегодня сон. На улице уже рассвело. И снова вспомнилось ему то далекое время. Вспомнил, как онемел он. А вышло всё просто: рассказал все Ковалёнку. От злополучной берлоги до места, где его оставил охотник с рогатиной. А после этого разговора онемел наутро. А Ковалёнок пропал по весне. Только реки вскрылись, и исчез. Года полтора его не было, люди думали, что медведь его съел. А нет — объявился после, только ничего не рассказывал. Говорил только, что на фронт бегал, но не добежал, изловили его да в детский дом отправили, а потом будто в ремесленное училище. Только не поверил тогда ему Данила. Совершенно другим стал Ковалёнок, скрытным и задумчивым. Всё в лесу пропадал, на посиделки к девкам не ходил, ни вина, ни бражки не пил. Словно старовер какой! А потом уже, когда война кончилась, девку незнакомую в дом привел и не говорил, из каких краев. А чтобы разговоров по деревне не было, сразу же уехал в Бураново.
Когда Ковалёнок потерялся, его искали, только нашли один облас на реке, недалеко от скитов. Но в скитах староверы о нём ничего не знали. Одно сказали, что в большую воду кто-то был здесь, потому как костер горел на горе, где две каменные вершины. А теперь вот Сева о нем рассказал… И тоже лодку, как в Данилиной далекой молодости, одну нашли, и тоже у скитов. Чудно, однако! На одном и том же месте пропадает человек, а никто его не находит и не встречает потом. Значит, прав был Данила, что не поверил тогда Ковалёнку. И как верить, коли словом знакомым обмолвился, что он — внук Деда Небесного.
