Анна Мистунина - Искупление
— Нет никаких постельных дел, разве ты не понял?
— Да знаешь ли ты, почему их нет?! — он заметил, что кричит. Остановился, сдерживая гнев. — Он хочет жениться на тебе, Кати! Ждет, что ты станешь его императрицей!
— Я знаю.
— Знаешь?! Ты этого и хотела, да? Получить Империю, сделать то, чего не сделал я? — и прежде, чем она отшатнулась, прежде, чем ее лицо исказила боль, Кар понял свою ошибку. Ахнул: — Прости меня, Кати, прости! Я не подумал. Нет, разумеется, это не так, ты не стала бы… прости меня. Пожалуйста!
Помолчав, она сказала — с улыбкой, от которой защемило сердце:
— Ты ревнуешь.
— Кого из вас двоих? — отозвался Кар с горечью.
— Хороший вопрос. Мы завязаны в этот узел все трое, но расплачиваться будем поодиночке. Скоро.
— Это — предсказание?
— Да.
— Скажи мне, Кати. Я не хочу этого знать, но все-таки, скажи. Ты его любишь?
— Люблю. Очень.
— Дикаря, Сильная?
— Да.
Медно-красный жук с гудением пролетел между ними — и как будто лопнула невидимая струна. Гнев погас, едва родившись, грусть приутихла, оставшись еле слышным пением на дне души. Кати усмехнулась. Кар ответил улыбкой, желая теперь одного: оставить разговор в прошлом.
— Пойдем обратно, Кати. Эриан ждет.
Зашагали обратно — одинаково понурившись, как будто в траве под сапогами рассчитывали найти ответы несуществующим вопросам. Кати сказала, не поднимая головы:
— Я должна рассказать тебе еще кое-что. В последние два года мы принимали к себе полукровок. Моя идея, конечно же. Ты знаешь, нас осталось очень мало, поэтому Совет согласился. Это было просто — мы нашли нескольких и отправили их распространять приглашение. Сначала откликнулись немногие, потом понеслось… Они находили нас где бы мы ни были, иногда их было сразу несколько десятков. В одной из последних групп был мальчик. Тринадцать лет. Твой сын.
— Моурет.
— Да.
— Я только недавно узнал о его исчезновении. Нужно было догадаться… Мне жаль.
— Он тебя ненавидит.
— Есть за что. Предполагалось, что мальчик не будет знать, кто его отец, но… Зря мы оставили Арния воспитателем.
— Амон признал его. Приблизил к себе, назначил учителя. Хорошего мага из мальчишки не выйдет, в этом он больше дикарь, чем твой сын, но Сильнейшему это и не нужно.
— Я знаю, что ему нужно, Кати, — Кар поморщился. — Можешь не говорить. Сделать мне как можно больнее, унизить, уничтожить. Руками моего же сына? Отцу это должно понравиться. О да, он должен быть в восторге!
— Ты хорошо его понимаешь.
— Еще бы, — сказал Кар со смешком. — Он мой отец. Мы похожи, даже в том, как поступаем со своими сыновьями. Мать мальчика была злобной гадиной, но я признал бы его, несмотря ни на что — не будь я наследником престола. Эриан решил не вступать в брак и не иметь детей, пока не закончится война. Бастарды сразу после рождения отдавались на воспитание куда-нибудь подальше, чтобы в случае его смерти Империя перешла ко мне, а не к ребенку, которому не по силам такая ноша, и который неизбежно окажется подчинен влиянию жрецов. А значит, и я не могу позволить себе иметь сейчас детей. Мой сын, даже незаконнорожденный, оказался бы слишком близко к трону. Он не смог бы на него сесть — но смог бы стать причиной волнений, а этого мы допустить не могли. Видишь, как легко я отрекся от природы ради политики?
— Ради Империи.
— Да, разумеется. Как и мой отец, я совершаю подлости исключительно во имя Империи.
Оставшиеся до сражения дни проходили скачками, как будто само время, не выдержав ожидания, приохотилась к злополучному кувшину. Утро тянулось бесконечно, вытягивая силы, сводя с ума праздностью; потом вдруг налетали срочные дела, требуя куда-то идти, спешить, с кем-то говорить, и сразу, как голодный грифон на добычу, обрушивался вечер. Нудный и тоскливый, он кое-как перетекал в ночь, которая длилась и длилась, чтобы затем обернуться серединой следующего дня. Напряжение росло. Рыцари от безделья сходились в поединках, и не всегда эти поединки бывали дружескими. Начались стычки между истинными людьми и аггарами. Жрецы бормотали молитвы, солдаты — ругательства. Император все свободное время проводил с Кати; Кар, если нечем было заняться, уходил к аггарам. Или звал Ветра и отдавался на волю грифоньих крыльев, холодных потоков поднебесья и собственных мрачных помыслов.
Он так и не поговорил с Тагрией. Ему нечего было сказать.
Она в конце концов поняла. Перестала жалобной тенью попадаться ему на глаза. Спряталась. Кар хотел умереть от стыда и жалости. Не умер.
Утром третьего дня на дальнем берегу начали по одному появляться звероподобные. Основная их масса была еще далеко, и Ветер не чувствовал грифонов. Самые резвые из тварей опередили других — на свое несчастье. Первая утонула на середине реки, пронзенная сразу несколькими десятками аггарских стрел; арбалеты в руках истинных людей уложили вторую еще на том берегу. Торжествующие вопли эхом прокатывались над холмами. Воины потрясали оружием и требовали еще врагов. Жрецы изъявили желание непременно исследовать тушу, прямо сейчас, ибо полученные таким образом сведения могут быть полезны в бою; Кати поддержала их, и Эриан, конечно же, согласился. Пришлось звать грифона, чтобы перенести через реку отвратительный полузмеиный-получеловеческий труп. То, что убитая тварь оказалась самкой, только ухудшило настроение. Новоприобретенное согласие между Сильной и жрецами могло радовать императора, но у Кара вызывало только неотвязную, как зубная боль, тревогу. И разумеется, ни Кати, ни даже Атуан не торопились ничего объяснять.
Оставив тушу в руках вооруженных скальпелями и любопытством жрецов, Кар вернулся к императору. Но выдержал недолго: в высшей степени содержательное молчание влюбленных даже самого Верховного жреца заставляло спасаться бегством.
Кар откланялся и уже шагал в направлении аггарских шатров, когда попавшийся навстречу Атуан предложил вместе проверить посты вдоль речного берега.
— Ищешь, как бы оказаться занятым подальше оттуда? — кивнул Кар в сторону палаток командования.
Жрец ухмыльнулся:
— По-моему, ваше высочество делает то же самое.
— Верно.
— Тогда побездельничаем вместе, принц. «Я был занят с его высочеством» звучит лучше, чем «я просто слонялся туда-сюда».
— Я думал, ты тоже копаешься во внутренностях звероподобного.
— Нет, спасибо, — ухоженные, с аккуратными ногтями руки жреца принялись отряхивать и без того чистую сутану. — Это не мое. Я проповедник, а не ученый. Точнее, был проповедником и надеюсь когда-нибудь снова стать им… Если доживу.
