Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрбпринц
Из передней с кряхтением выбрались двое в богатой одежде, присущей сословию знатных горожан, остановились там, а вторая повозка встала рядом.
Оттуда сперва выскочил слуга и поставил скамеечку с двумя ступеньками. Из повозки очень важно вышел, держась за дверцу, очень солидный господин, похожий на луковицу из-за дюжины одежек.
Я молча ждал, закипая гневом, ко мне даже герцоги подбегают вприпрыжку, но стиснул челюсти и остался неподвижным.
Они приблизились неспешно, красиво и церемонно все трое сняли шляпы и отвесили поясные поклоны.
— Ваше высочество…
Я сказал в высокомерном раздражении:
— Я заранее послал в ваш город гонца с наказом доставить двенадцать катапульт!.. Где они?
Городской старшина с достоинством поклонился.
— Ваше высочество, катапульты, что делают мастера в нашем городе, самые лучшие в королевстве, вы правы…
Я перебил:
— Где они?
— У нас нехватка в лошадях, — ответил он. — Сперва конница Мунтвига забрала даже крестьянских лошадок, потом остатки были распроданы…
Я повысил голос:
— А волы?
Он развел руками.
— Ваше высочество, волы, по большей части, пошли на мясо. Воинам всегда требуется много мяса…
— Вам что, не передали мое повеление? — спросил я с нажимом. — Вам требуется… что-то еще?
Он поклонился, слегка побледнев.
— Да, но… я не решился забирать оставшихся животных силой.
— Хорошо, — сказал я резко, — раз вы такой милосердный, я тоже буду к вам милосерден и дам еще трое суток. Если катапульты за это время не прибудут… Уже не сюда, а прямо под стены Вифли, то милосердие милосердием… но вы узнаете, что живем мы пока что на этой грешной земле и жизнь наша не весьма праведна… Вас повесят либо на городской площади, либо на городской стене, мы — люди широких взглядов. Я сказал!
Зайчик, ощутил повеление, пошел гордым галопом. Зигфрид и разведчики мчались, чуть приотстав, не желая попадать под горячую руку лорда.
На этот раз городские старейшины поклонились намного ниже и остались в таком положении, пока мы не умчались далеко.
Впереди крохотный городок Стенлис, который даже стеной еще не обзавелся, армия прошла мимо, а я со свитой проехал через центр, народ в испуге сторонится, но так вообще-то жизнь идет своим чередом, разве что лавки позакрывали, но на городской площади к столбу привязан обнаженный до пояса молодой мужик, а палач лениво хлещет его плетью.
При виде въезжающих на площадь вооруженных всадников во главе с могучим лордом все попятились, палач опустил плеть и низко поклонился.
Я остановил коня и спросил с надлежащим высокомерием:
— За что его?
Палач хлопал глазами и не мог вымолвить слова, а стоящий по ту сторону столба человек со свитком в руках сказал торопливо:
— Ваше высочество, он наказывается на прелюбодеяние!
— Прелюбодеяние, — сказал я внушительно, — грех, он даже попал в первый список Моисея. Не столько за тяжесть, как я думаю, а за массовость… Что ему назначили?
— Десять плетей, — ответил служащий. — Восемь он уже получил…
— Еще десять сверху, — распорядился я. — Мы, люди Юга, стоим за чистоту нравов и высокую духовность!.. Действуйте.
В толпе обрадованно зашумели, кто-то выкрикнул, что палач халтурит, до сих пор крови не видно, я погрозил пальцем палачу, и мы поехали дальше.
Альбрехт приблизился, осторожно управляя новой молодой лошадью, очень нервной, но, как уверяли его, удивительно быстрой.
— Ваше высочество…
— Ну? — спросил я в нетерпении, когда он начинает вот так, то с чем-то не согласен и попытается мягко сдвинуть меня с моей единственно правильной для всех точки зрения.
Он натянул повод, сказал осторожно:
— Не перегибаете ли…
— Считаете, я был не прав?
Он покачал головой.
— Нет, ваше решение верное и гуманное! Герцог Мидль еще больше бы дал… но в этих землях уже не ваши законы! Они принадлежат местным лордам, а у них свои законы…
Я сказал с надлежащим высокомерием принца:
— У всех людей, созданных Господом, одни законы! Они выросли из заповедей: не укради, не убий… и что-то там еще есть, точно помню. Потому законы не могут быть разными. А кто делает их такими, тот восстает против указаний самого Всевышнего, потому к такому никакие законы не применимы, кроме как повесить мерзавца, отрубить голову или гуманно и эстетически красиво сжечь на костре!
Остальные из свиты прислушиваются, но никто не рискнул раскрыть рот, только Альбрехт проговорил упрямо:
— Мы ведем тяжелую и рискованную войну с противником, сил которого еще не знаем… в полной мере. Не лучше ли сосредоточиться полностью на достижении победы?
— Лучше, — согласился я. — А кто говорит, что не лучше?
Он криво усмехнулся.
— Ну, выходит, я…
— Вы политик, — сказал я одобрительно, — хороший региональный политик, граф.
— Это плохо?
— Это замечательно, — воскликнул я. — Побольше бы таких мыслящих трезво, рассуждающих ясно и видящих цель!
Бобик примчался с гусем в пасти, сунул Альбрехту. Он взял с натужной улыбкой, не нагибаясь, голова Бобика на уровне его колена, вежливо сказал «спасибо», а когда осчастливленный Бобик унесся за новой добычей, перебросил гуся, не глядя, оруженосцу, который уже обвешан ими, как мародер, не считая того, что в сумке яростно бьется крупная рыбина.
— Бобик, — сказал я строго, — на базаре не охотятся! Понял?
Он виновато замахал хвостом, не прошло, а на базаре так все удобно, хватай и беги…
— Кажется, — сказал Альбрехт хмуро, — догадываюсь, что ваше высочество имеет в виду.
Я воскликнул:
— А почему такая кислая морда? Граф, регионы — это королевства!.. Разве управлять ими не… весьма? В нашем авторитарном союзе демократических королевств с истинными ценностями… я их попозже сформулирую, наступит мир и как бы щасте!
— Да, — пробормотал он, — но такое грубое вмешательство…
— Защита моих земель, — пояснил я, — распространяется настолько, насколько ее хватит!
— Ого, — сказал Альбрехт и покрутил головой. — Даже не представляю, какие нужно иметь когти, чтобы удержать все эти земли.
Я огрызнулся:
— Думаете, я представляю?
— Тогда зачем?
— Я все-таки паладин, — ответил я с неохотой, в хорошем всегда признаваться несколько неловко, — хотя и бываю такой свиньей, что любая свинья от зависти убьется о стенку. И, как паладин, стремлюсь к справедливости. Хотя бы для других.
— А-а-а, — сказал Альбрехт с облегчением. — Ну тогда все в порядке. Все хорошо.
