Ника Созонова - Никотиновая баллада
…………………………………………………………..
МИК:
Тэш росла, продолжая оставаться изгоем. Все ее сторонились — ни друзей, ни подруг. Она и не стремилась к дружбе, огрызаясь на каждое сказанное ей слово, считая всех вокруг врагами. Детская замкнутость переросла в подростковую агрессию. Она открыто говорила, что ненавидит весь мир, срывалась даже на меня. И еще она часто плакала ни с того ни с сего.
Правда, с воспитателями и директрисой она вела себя тихо — образ страшной дурки всегда витал где-то возле. Все свободное время — если меня не было рядом — читала. Отлично училась, поставив целью поступить в престижный вуз.
Детдом, в котором Тэш повезло провести детские и юные годы, считался одним из лучших в области. То есть ей и впрямь повезло, без кавычек. От девчонок, побывавших в других местах, она слышала мерзкие бытовые подробности — вроде карточных игр на 'живое мясо' — девочек старше двенадцати лет. Приставания воспитателей к детям обоих полов считались там в порядке вещей. Как и почти постоянное чувство голода.
В детдоме Тэш по сравнению со всем этим жизнь была райской. Кормили прилично, не лапали, по коридорам не шастали полчища крыс. Девочки отдавались парням добровольно (обычно за сладости, сигареты и вино). Раз в год появлялись проверяющие комиссии, и перед их приходом даже не устраивали авральных уборок.
Когда Тэш было около четырнадцати, в главном здании затеяли ремонт. Всех детей переселили в учебное крыло, отдав под спальни школьные классы. Тэш взяла за правило вечерами уходить в опустевшую часть, выбрав самое маленькое и уютное помещение. Правда, в ремонтируемой части дома отключили отопление и электричество, но она довольствовалась керосиновой лампой и добавочным одеялом. Да и за окном была ранняя теплая осень.
Она читала в одиночестве, но чаще болтала со мной, и это было здорово: ведь обычно для наших игр и общения мы выбирали самый пустынный уголок сада или коридора, где бы никто не увидел ее 'помешательства'.
Дежурные воспитатели поначалу с руганью прогоняли ее в общую спальню. Но со временем стали смотреть сквозь пальцы — даже на то, что Тэш оставалась в своем убежище до утра. Она ведь имела репутацию прилежной 'ботанки', тихой и аутичной, изо всех силенок идущей на золотую медаль.
Как раз в это время, с тринадцати-четырнадцати, она начала расцветать. Но Тэш это нисколько не радовало. Она носила только джинсы, рубашки и свитера — никаких юбок и платьев, никакой косметики. Поэтому окружающие не замечали, как менялось ее тело — чего она, собственно, и добивалась. В таком месте, как детский дом, опасно быть юной и привлекательной. Лучше уж подольше оставаться угловатым гадким утенком.
Но пришел день, когда она забыла про осторожность. Ей захотелось стать женственной и красивой, хотя бы на один вечер. В детдоме недавно появился новый мальчик, потерявший всю семью при пожаре. Он был красив, молчалив и окружен ореолом трагедии. Не думаю, что это можно назвать первой любовью, но увлеклась Тэш не на шутку. Ей хотелось отвлечь его от грустных мыслей, и как раз в субботу устраивалась дискотека. Не знаю, у кого из девчонок она одолжила платье и косметику — подруг у нее не было. Но нашлась, видно, добрая душа. Я был против ее внешнего вида и ее идеи, и мы сильно поссорились.
Я не люблю бывать с Тэш на людях, особенно в толпе — поэтому, и не будь мы в ссоре, никуда бы не пошел. Остался в ее временном убежище, копаясь в собственных мыслях, пуская дым в форточку. Не помню, говорил ли я, что с годами у меня получалось находиться с ней рядом все дольше. И курение играло в этом не последнюю роль.
Не прошло и двух часов, как Тэш вернулась. Но не одна. Ее втащила компания Зуба. От парней несло алкоголем и похотью, а от нее — животным ужасом.
— Как же это мы пропустили момент, когда наша чокнутая превратилась в шлюху! Да еще с настоящими сиськами и задницей!.. — Пиявка заржал, довольный своей шуткой, и остальные не отставали.
— Отпустите меня! Ну, пожалуйста!.. — Никогда ее голос не был таким жалобным и умоляющим.
На скуле у нее красовался синяк, нарядное платье было порвано у ворота, косметика размазана, а нижняя губа разбита.
— Ну, уж нет! — хохотнул Зуб, выкручивая ей руки.
— Да не дрожи ты так, мы тебя обязательно отпустим, душа моя. Только ты сначала обслужишь нас по полной программе, — Голова всегда говорил негромко, почти не матерился, но слова из него выходили склизкими, с душком, и из всей четверки он казался мне самым отвратительным.
Ее поволокли на кровать. Она почти не сопротивлялась — видно, сильно припугнули. Я стоял и смотрел, и мне казалось, что это на моем теле остаются отпечатки их пальцев, это в мой рот засунуто полотенце, это на мне раздирают одежду…
— Не смотри!!! — закричала она, хрипло и страшно, выплюнув полотенце. — Не смотри, отвернись!.. Уходи!!!..
Я отвернулся. Уставился в окно, вцепившись в подоконник. Я все слышал. Все. Я не мог ей помочь, не мог ни разогнать, ни убить мерзавцев. Но хотел хотя бы разделить ЭТО с ней, взять на себя если не большую часть, то хоть половину…
Когда они наконец закончили и ушли, и стало тихо, я долго не мог отодрать пальцы от подоконника. Казалось, они вросли в него, вплавились.
Сутки она не вставала с постели. Потолок колыхался в абсолютно сухих глазах. Я пытался говорить с ней, но она не отвечала. А когда хотел дотронуться до плеча — закричала так страшно, что я отдернул руку. Я всерьез опасался за ее рассудок.
Никто не подошел к ней за все это время — видимо, не заметили ее отсутствия.
К вечеру второго дня Тэш встала. Привела себя в порядок, долго и тщательно причесывалась, не замечая меня вовсе, и вышла.
Директрисой детдома была маленькая пухлая женщина лет пятидесяти по кличке Жабка. У нее было несколько любимчиков, в том числе Глеб, или Голова. Она звала его Глебушкой и уверяла всех подряд, что непременно усыновила бы — такой он золотой и умненький — если б не проблемы с жилплощадью. Может, она и была честна и не крала (или крала в меру) у своих подопечных, но на их проблемы и беды этой тетке было глубоко наплевать.
Когда Тэш зашла к ней в кабинет, Жабка утопала в своем кресле, скрестив на животе пухлые ручки, и являла собой само спокойствие и умиротворение.
— Наташа, дитя мое, с чем пожаловала? — поинтересовалась она самым приторным и сдобным из своих голосов.
— Я хочу пойти в милицию и написать заявление об изнасиловании, — ледяным тоном ответила Тэш.
— О чем, о чем, милочка?.. — выщипанные и подкрашенные ниточки бровей поползли вверх, на узкий лобик. — Я не понимаю.
— Заявление на Зубова, Клюшкина, Соболева и Овсова. Мне нужно, чтобы кто-нибудь пошел со мной как сопровождающий.
