Виктор Карасев - Трактирщица
— Поверь, я очень боюсь тебя обмануть… Но я — каждый раз
другая, словно во мне не одна душа. С тобой я была такой,
какой ты меня хотел видеть, и другой ты меня еще не видел. Я
чувствовала сама, что становлюсь лучше, чище, светлее… Но
этого недостаточно, есть еще и другая «я», которой тоже нужно
взять свое! И я не могу с этим справиться… Да, я люблю
играть, — но собой, прежде всего, словно мне дается еще одна,
добавочная жизнь. Ты — счастливый, ты столько видел, везде
бывал… А я иногда просыпаюсь от ужаса, понимая, как мало
времени мне осталось, и то уходит впустую… Мне хочется
прожить десяток, дюжину жизней — разных! Вот уж такая, видно,
я…
("Боишься обмануть? Но обманываешь так явно! Ах, Тири,
умеешь ты околдовывать! Да, я тебе верил, и даже сейчас хотел
бы верить, — но какой тебе? Той, что здесь и сейчас? Той, что
была минувшей ночью? Или той, что была с другим считанные
минуты назад? Когда ты настоящая, или — никогда вовсе? И это
мучительно запутанное объяснение — это искренняя исповедь…
или попытка красиво оправдать удобную по-подлому позицию?")
Было похоже, что сейчас она говорила совершенно искренне.
Или она настолько хорошая актриса? Но слишком уж пронзительно
звенела боль в ее голосе… У Дика опять защемило сердце.
— Тири, — произнес он, внезапно охрипнув, — Тири…
— Что, Дик?.. — она заглянула ему в глаза.
— Дай мне руку…
Он медленно протянул руку к ней; и так же медленно она
начала протягивать навстречу свою, словно завороженная; но
вдруг, очнувшись, резко отдернула руку, опять гордо вскинула
голову, взглянула на Дика с вызовом. Он словно увидел себя со
стороны: остался торчать с нелепо протянутой рукой, словно за
подаянием… Дик торопливо завел руку за спину, уперся в стену.
— Ну что же, — начал он, — я и без этого могу сказать…
Он резко оттолкнулся от стены, развернулся и уже через
плечо бросил ей прямо в лицо, в потемневшие глаза:
— Спокойной ночи!
Она вскинулась, как от удара; яростно застучали вверх по
лестнице ее каблучки.
Дик не обернулся, шел по коридорчику уверенной походкой
человека, которому уже нечего терять. И с каждым шагом рвались
ниточки, привязывавшие его к этому миру.
"В конце концов, что мне делать здесь! Я принадлежу Дороге,
и больше никому. Мое дело — петь, и вот этим я сейчас займусь,
наконец!"
Через кухонную дверь он ворвался в зал, теперь уже
многолюдный и шумный, однако его сразу заметили; понеслись
приветственные выкрики:
— Да это же Дик! Наш певец Дик! Дик Странник! Дик Соловей!
— Да, это я, друзья мои! — голос Дика заполнил весь зал. -
Послушайте меня напоследок! Завтра с рассветом я отправлюсь
продолжать свой путь. Так вот, с этой минуты и до рассвета я
готов петь без перерыва, пока хоть кто-то меня слушает!
Вокруг Дика стало сгущаться кольцо слушателей, в котором
многие лица были ему уже знакомы. Буйный шум в зале стих до
шелеста. Даже Гримзи, как ни странно, сразу же протянул певцу
полную кружку вина. Чудеса, да и только!
Впрочем, приказчик уже имел возможность усвоить, что больше
одной кружки Дик за счет заведения не выпьет, да и ту
отработает стократ. К тому же вино-то подсунуто не чета
вчерашнему — кислятина подешевле… Маленькая хитрость
великого скряги только развеселила Дика, и он со смехом
выкрикнул в зал:
— Ну, с чего начнем?
— "Хозяйку" давай! "Хозяйку"! — закричали сразу несколько
голосов.
— Всю землю тьмой заволокло… — начал Найтингейл, и многие
тут же подхватили уже знакомую и полюбившуюся песню. Новые и
новые голоса присоединялись к хору, но и голос менестреля
окреп, набрал полную силу и теперь безраздельно господствовал
под потемневшими сводами трактирного зала.
— Готовь нам счет, хозяйка! — гремела песня так, что гудели
дубовые панели и дребезжала посуда на полках. А Дик невольно
думал о Хозяйке: где-то она сейчас? С кем, чем занята? Слышит
ли его голос, о чем думает? Готовь мне счет, Хозяйка… А я
свой уже предъявил…
Отзвучала эта песня, Дик хлебнул еще вина из предложенной
кем-то кружки, — вот это доброе вино, спасибо! — пока в зале
кто-то увлеченно тянул по третьему разу "стаканы сосчитай-ка,
и дай еще вина!"; затем завел другую застольную:
"Хэй! Пусть звенят бокалы — снова нам мало,
Хоть наливали вовремя нам сполна!
Пей, чтоб не вспоминали мы про печали,
И забывали горести, — пей до дна!"
Дик уже не принадлежал этому миру — душой и мыслями он
снова был в Междумирье, и память всех пройденных дорог, всех
увиденных миров заново вливалась в него и вырывалась наружу
песнями. То были песни эльфов Полых холмов и оглендских
горцев, техасских ковбоев или ируканских пиратов…
"Ром в стакане, нож в кармане, — жизнь не дорога, Йо-хо!
А завтра — к черту на рога!"
И люди вслед за певцом окунались в море иных, непройденных
ими путей, дышали ароматом неведомых прежде миров…
Неожиданно Дик услышал за левым плечом звонкий голосок,
подпевающий не в унисон — певица вела партию второго голоса,
негромко, но так уверенно и чисто, словно давно знала эти
песни. Кто же это?
Дик скосил глаза и удивился еще больше, узнав вчерашнюю
девицу — как ее, Панни? Те же соломенные волосы, широкое
веснушчатое лицо… И тот же парень держит ее за руку, горланя
голосом столь же нескладным, как и его движения. Но девица-то
какова, оказывается! Ведь ни разу не сфальшивила, а как
импровизирует!
Фанни так увлеклась песней, что долго не замечала взгляд
певца. А когда, наконец, заметила, тут же сбилась, начала
громко фальшивить, потом залилась румянцем и скрылась в толпе,
а Дик еще долго не мог опомниться от изумления. Оказывается,
за внешностью и манерами трактирной девки скрывалась чуткая
музыкальная душа! А за внешностью и манерами королевы -
трактирная девка… Нет, хватит об этом!
Все это время душа Дика оставалась как бы раздвоенной. Один
Найтингейл пел, шутил, разговаривал, и все — от души, все — в
полную силу, как же иначе! Но в уголке его сознания словно
кто-то еще, еще один Дик, из вчерашнего дня, то и дело
окидывал взглядом зал — нет ли Ее? То и дело пытался вернуться
к проклятым запрещенным уже мыслям о Ней… Да сколько можно,
