Анна Овчинникова - Шут и трубадур
После этих слов все поняли, что одного из гостей вскоре вынесут отсюда, а может, и обоих сразу, и гадали только — которого именно?
Рыцарь Глории Кетской был, пожалуй, наименее пьяным из всей компании, вино лишь привело его в состояние крайней воинственности, но никак не повлияло на его силы. Он был высок, как сторожевая башня, и казался еще выше благодаря коническому шлему, из-под которого вырывались на волю лишь усы и борода. Облаченный в полный рыцарский доспех, он через весь зал мерил своего противника взглядом гордого вызова.
Рыцаря Фата-Морганы, целый день не слезавшего с седла и влившего в себя сейчас вина не меньше, чем любой самый пьяный из гостей, шатало из стороны в сторону, как дерево в бурю, и он не падал только потому, что держался за стол. Его доспехи вызвали бы смех у любого огнедышащего дракона или великана, на нем не было даже шлема, но его глаза из-под грязной повязки бросали такие же грозные взгляды, как глаза его противника — из-под железного забрала.
— Граф, прошу вас подать сигнал! — потребовал Рэндери у Роберта Льва.
— Возьмите шлем, рыцарь! — крикнул ему кто-то, но трубадур только махнул в ту сторону рукой — и поскорее снова схватился за стол.
— Что ж, жаль, — пожав плечами, сказал Роберт Лев и велел одному из слуг, толпящихся в дверях:
— Труби!
Слуга поднес к губам охотничий рожок, и несколько гнусавых звуков возвестили о начале схватки.
5
Едва прозвучал сигнал, как Рольс с лязгом — лязг этот был услышан во всех концах притихшего зала — опустил забрало, сжал обеими руками длинный меч и двинулся к рыцарю Фата-Морганы.
Рыцарь Рэндери не сделал ни единого движения ему навстречу — должно быть, он не был уверен, что устоит на ногах, если отпустит стол. Не двигаясь, он смотрел на приближающегося великана, который спешил, как только мог.
В полной тишине вдруг взвизгнула красотка, которая только что сидела у Рэндери на коленях.
В шести шагах от противника рыцарь Глории Кетской начал заносить меч над головой, и все, не выдержав, заорали, потому что рыцарь Фата-Морганы по-прежнему стоял молча и неподвижно, как будто смерть не приближалась к нему широкими шагами…
Меч Рольса обрушился на него, как меч архангела Гавриила, и лишь увидев смертоносный блеск у себя над головой, Рэндери вдруг вышел из оцепенения и неуловимо быстрым движением отразил, казалось, неотразимый удар.
Железо схлестнулось с железом и высекло короткие веселые искры.
Не удержавшись на ногах после могучего толчка, странствующий рыцарь отлетел на три шага и упал на бок, а меч рыцаря Глории Кетской до половины ушел в земляной пол.
Рольсу понадобилась всего пара мгновений, чтобы освободить оружие и вновь повернуться к противнику, но за эти мгновения рыцарь Фата-Морганы успел привстать на колени и увидеть все вокруг так отчетливо и ясно, как можно увидеть только погожим летним утром, когда расходится ночной туман.
Он увидел рыцарей в ярких одеждах, сжавших в руках позабытые кубки, вытаращивших безумные глаза на багровых лицах; увидел шутов, украдкой высунувших сморщенные мордочки из-под столов; увидел Роберта Льва, небрежно развалившегося на скамье с полуобглоданной костью в руке; увидел красотку, чье имя уже забыл (а может, еще не узнал); увидел даже дорогу за стенами замка, которую видеть не мог, но которая напомнила о себе беззвучной призывной песней, слышной лишь странствующим рыцарям, бродягам и цыганам… И, разом увидев все это, Кристиан Рэндери вдруг оглушительно хохотнул, поняв, как смешно было бы подохнуть сейчас на изрытом грязном полу и отправиться отсюда даже в самый распрекрасный небесный рай!
Рыцарь Глории Кетской, уже нацеливший меч для последнего удара, разинул рот и невольно задержал руку, услышав этот неожиданный хохот…
А мгновенье спустя Рэндери, так и не выпустивший меч при падении, сделал глубокий выпад одновременно со своим врагом.
Женщины страшно закричали.
Лезвие меча Саймона Рольса распороло кожаный рукав куртки Рэндери и оцарапало его левую руку выше локтя. Лезвие меча трубадура, направлявшего удар снизу вверх, вошло между пластинами доспеха на груди Рольса и на три пальца показалось у того из спины. Рольс выронил оружие, качнулся и рухнул лицом вниз, пропоров себя насквозь и стукнувшись грудью о гарду меча Кристиана Рэндери…
Теперь уже вопили все рыцари, повскакав с мест и боясь упустить малейшую подробность этого великолепного зрелища. Но удар был смертельным, и зрелище длилось недолго — огромное тело рыцаря Глории Кетской, теперь похожее на груду железного лома, подмяло под себя победителя, упорно не желавшего выпустить из рук эфес меча.
— Да здравствует Кристиан Рэндери, рыцарь Фата-Морганы! — взвыли восемьдесят глоток разом.
Рэндери отшвырнул обмякшее тело врага, вскочил и выдернул меч.
— Да здравствует фея Фата-Моргана! — рявкнул он громче, чем все рыцари вместе взятые, и поднял над головой окровавленный меч.
Все с готовностью прославили Фата-Моргану — дама, которую славят такими подвигами, достойна хвалы, мираж она или нет.
Никто даже не взглянул на поклонника Глории Кетской, лежащего в растекающейся кровавой луже; все смотрели только на Кристиана Рэндери, как, без сомнения, смотрели бы сейчас на Рольса, если бы тот стоял на ногах, а Рэндери лежал на полу.
А трубадур, вытерев разорванным рукавом потное лицо, бросил меч в ножны и снова потряс хриплым рыком низкий потолок зала.
— К фее Фата-Моргане! — крикнул он, и ближайшие факелы чуть не погасли от этого рявка. Озаренный их красным плящущим светом, подняв над плечом измазанный кровью кулак, рыцарь Фата-Морганы не то рычал, не то пел:
— Фатальной тяжестью на плечи давит ночь,
Алмазы звезд в меня врезаются, звеня!
Ты избавленье мне от марка напророчь,
Аккордом тихим возвести начало дня!
Странное выражение нежности вдруг смягчило его перемазанное кровью и грязью лицо, и он продолжал уже тише, так что можно было слушать и не с зажатыми ушами:
— Моя мадонна! Даже легким облакам
Очарованья твоего не передать!
Рогатый шлем сниму и упаду к ногам
Гонцов твоих. Покорней слуг не шли искать!
Аркады замка твоего встают вдали…
Несчастным кажешься ты просто миражом.
А я гляжу на фею призрачной земли —
И счастьем солнечным и светлым поражен!
— …Браво! — первым вскричал Роберт Лев, отшвырнул кубок, перелез через перерубленный стол и пошел к победителю с широко распахнутыми объятиями.
