Огнева Евгеньевна - Барон-дракон
Первый же фильм, привезенный сыном с обычной порожистой речки, вогнал матушку буквально в транс. Оказывается, единственное, родное, ненаглядное, дитятко могло попросту гикнуться на той природе. Маме хватило одного просмотра, чтобы навсегда возненавидеть воду и все с ней связанное. Бедная женщина теперь надеялась только на женитьбу. Хоть кто! Хоть мышонок, хоть лягушка, хоть неведома зверушка, лишь бы отвадила сына от экстремальных забав.
Маме и тут не повезло. Объявившаяся на третьем курсе Татьяна, тут же родив сына, мужа дома все равно не удержала, наоборот, с покладистостью скво кроила и шила ему рюкзаки, чинила штормовку и катамаран; провожала, встречала, любила… пока не разлюбила.
Студенческое дитя росло до поры на руках у бабушки. Позже бывшая Вадимова жена благополучно вышла замуж и забрала отпрыска в спокойную, состоятельную семью. А бабушка к тому времени так устала, что даже обрадовалась.
Великовозрастный сынуля так и носился со своими экстремальными увлечениями, присовокупив к ним женщин и выпивку. Мать раз в неделю ездила к внуку да копалась на даче, практически оставив за бортом сыновьи проблемы.
Второй раз за один день просыпаться от телефонного рева - слишком. Тем более, что первый раз ты просыпался в статусе гражданина и трудящегося КТНа, а второй
— личностью без определенных занятий.
Ну, ничего, не долго тебе осталось звонить. Деньги кончились, платить нечем.
Скоро ты, пластмассовый сплетник, сдохнешь от бескормицы. Не скрою, мне тебя будет не хватать.
Настроение, противу всяческой логики, было хорошим. Называется: заспал похмелье.
Телефон не дотянув до встречи, замолк, коротко вякнув. А Вадим не очень-то и рвался. Вставательное движение только началось. Лучше, полежать, адаптироваться к новому для себя необязательному состоянию, но…
Звонки были короткие и какие-то лихорадочно веселые. Междугородка трепала старый аппарат так, что тот едва не подпрыгивал. Рывок абонента оказался стремителен и сметающь. Батарея из бутылок отступила с позорным звоном.
— Алло, дорогой, ты что спишь?
Слово "дорогой" отдалось в голове ликующей грассадой. Когда к нему так обращались женщины, Вадим внутренне передергивался. Оно обязывало и обременяло. Но когда за три тысячи верст дорогим его обзывал хрипатый мужской голос, это был кайф. Это был простор, ветер, солнце и дурная вода. Это был Гасан.
— Ты как спишь, один, или как всегда? - поинтересовался чудовищный акцент на том конце дальней связи.
— Привет.
— Девушке скажи, чтобы подремала, пока мужчины разговаривают.
— У меня их тут штук шесть и все стеклянные.
— Что случилось?
— С одной работы ушел сам, с другой подвинули. Свободен, причем, от денег тоже.
— Это хорошо! Это замечательно!
— Кому как.
— Мне замечательно. Я тебе звоню и думаю, как уговорить. У тебя же работа забота, лекции-мекции. Осень, мать-перемать. Мне человек нужен.
Вот так вот! В самый разгар, в апофеоз, можно сказать, глухой тоски позвонит страшный черный человек и скажет: "Ты мне нужен". И - все. Жизнь начинается сначала.
Насчет черного Вадим погорячился. Такой эпитет годился только в общем плане, определяющем, горский статус друга.
Гасан достался крохотному армянскому сельцу в качестве подкидыша, имея грозное восточное имя, труднопроизносимую русскую фамилию Манаенков, которую аборигены тут же перекрестили в Манукян, и метрику. Это не считая двух пеленок и старой болоньевой куртки, которую его мамаша пожертвовала обществу, тихонько покидая село.
Как туда забрела молодая, не до конца еще опустившаяся русская женщина, никто не дознавался. Пропала, подавно не спросишь.
Русский, крещеный, - на крохотном, сморщенном тельце болтался алюминиевый крестик (конфессию ему в последствии определили григорианскую, другой в округе не водилось) ребенок заходился ревом. На рев и пришли сельчане.
Мужчины бестолково толкались, встав полукругом у стола, на котором вопил подкидыш; возмущались, чесали в затылках, но конкретных действий никто не предпринимал. Так и доорался бы Гасан до детской грыжи, как бы не влетела в распахнутую дверь злая, маленькая Гресимэ. Мгновенно оценив обстановку, женщина сгребла ребенка вместе с пожитками в охапку и утащила к себе.
В последствии Гресимэ ни на минуту, ни на мгновение не пожалела о своем поступке. Хуже, явись в село блудная мамаша, прописанная в метрике Ольгой
Ивановной Манаенковой, и начни требовать дитя обратно, Гресимэ кошкой бы в нее вцепилась, глаза бы выцарапала.
Так и рос младшим в семье, пока не вырос в двухметрового, поперек себя шире в плечах мужчину. Но пуще немеряной силы в Гасане гнездилось нечто. Куда бы ни попадал огромный, рыжий гражданин вселенной, с кем бы ни привела судьба водиться, везде его окружала человеческая любовь. Сама Гресимэ как-то обмолвилась сестре: как взяла ноябрьским утром Гасанчика на руки, как прижала к себе, так сразу поняла - никому не отдаст. Гасан буквально источал флюиды необъяснимого тепла и обаяния.
Когда похмельным утром тебе звонит такой человек и говорит: "Ты мне нужен", остается, все бросить и идти, бежать, ехать, лететь. Ты нужен. А тебе самому оно еще больше нужно. Дорожка, что ты себе уже успел нарисовать, ведет исключительно вниз и только вниз. Ан - нет! Есть, оказывается, другой путь. Можно быть уверенным, его приглашают не на увеселительную прогулку, наоборот, колдобины и крутые виражи обеспечены.
— Что делать-то будем?
— Вах! Ты согласен!
— Говори, что ладить собираешься.
— На Цыце часовню строить.
— Ну ты, блин, даешь.
— Страшно?
— Ага. Напугали ежа голым задом. Как только денег на дорогу наскребу - приеду.
— Я тебе вышлю.
— Не надо.
— Смотри. За две недели управишься?
— Буду.
— Будь.
— Постой, погоди, - в последний момент спохватился Вадим. - На какой срок рассчитывать?
— Полгода.
— Ага. Увидимся.
— Будь.
Если сдать бутылки, выскрести все из карманов и занять у Пашки, хватит на такси до вокзала. Где еще? Можно взять в банке ссуду под залог. Квартира в качестве залога вполне сгодится. Только Вадим не самый круглый дурак и про кренделя, связанные с такими вот залоговыми сделками, уже наслышан. А ведь - дурак! Вот же они деньги: сдать жилье на полгода. Великий аналитик, блин. Мог бы раньше сообразить.
С антресолей на пол полетели манатки. Куда только похмельная слабость девалась. Это с собой, это выбросить, это пусть лежит. Это - опять с собой. Это снова с собой…
Телефон разорвался новой серией междугородних воплей. Скорее всего мать.
Вадим выбрался из вороха барахла, на четвереньках прошел к аппарату, чуть выждал и снял трубку:
