Саманта Хант - Изобретая все на свете
Выключив радио и заглушив вопли Дельфины, Луиза с минуту обводит взглядом комнату, убеждая себя в надежности стен. Ни она, ни Уолтер не наделены особым талантом к ведению хозяйства. В гостиной царит разгром. В одном углу Луиза несколько месяцев назад начала строить карточный домик. Он уже вырос так высоко, что она опасается подходить близко, чтобы не обрушить постройку. Так он и стоит, в окружении разбросанных по полу не использованных карт. У подножия дивана — неряшливая стопка отцовских воскресных газет, скопившихся с сорокового года. «Американское судно „Грир“ атаковано германской подводной лодкой» — гласит один из заголовков, а следом длинный список погибших, продолжающийся изо дня в день в новых газетах. Газеты в зависимости от возраста меняют цвет от бледно-желтого до коричневого. Вдоль стен гостиной разномастные книжные полки ломятся под тяжестью книг. В доме, где вырос Уолтер, имелась всего одна книга — секретное пособие для женатых под названием «Метод ритма», так что теперь он заядлый книгочей и собирает все подряд, от биографий до французских романов, от словарей русского языка до голландских книг по кулинарии. Книги скапливаются стопками на полу, поднимаются крепостным валом вдоль стен. Мебель напоминает миниатюрную цитадель на острове в море книг и всякого хлама. На крышке пианино — кладбище использованных чашек и блюдечек, внутри которых продолжается эксперимент по выращиванию плесени: в одних она покрывает пленкой недопитый чай, в других жидкость просто высыхает и образует растрескавшуюся красноватую пустыню, мини-Сахару, в которой воображение Луизы рисует арабского шейха, переходящего ночами от одного гаремного шатра к другому — от чашки к чашке. Две кушетки цвета карамели набиты конским волосом и в дождливую погоду ощутимо попахивают конюшней. Они стоят по сторонам оконной ниши, выходящей на Пятьдесят третью улицу. Множество пар изувеченной обуви обороняют диван — часовые, оставшиеся навсегда там, где их скинули после работы и забыли Луиза или ее отец. Радио светится золотым глазком, озирая этот пейзаж с высоты секретера, принадлежавшего некогда самому Мелвилу Дьюи, изобретателю десятичной системы Дьюи — во всяком случае, так уверял старый однополчанин Уолтера, от которого они получили этот секретер в оплату давнего долга.
На памяти Луизы здесь почти ничего не менялось, потому что Уолтеру не по силам заставить себя выбросить что-то, связанное с памятью о матери Луизы, Фредди. Лишившиеся ручек кофейные чашечки, ветхие простыни с такими дырами, что ночью в них можно запутаться ногами, одежду Фредди и даже носовые платки, в которые она, быть может, когда-то сморкалась. Дом, кажется, стонет под всей этой тяжестью, а Луиза не знает, что делать с этими реликвиями. Вот она щупает шаль, принадлежавшую когда-то Фредди.
— Мама? — она не слишком хорошо представляет, что значит это слово. Немного тоски, немного страха и острое чувство, что лучше об этом не спрашивать.
В ее собственной комнате стоит кровать, висит картинка в рамочке — сборщики тюльпанов в Голландии, и еще есть письменный стол и стул с прямой спинкой. Это единственная комната в доме, где хоть как-то поддерживается порядок. Но, в сущности, Луизе нравится перебирать домашний хлам, обнаруживая в нем сокровища и диковинки, так что она провела пограничную черту по порогу своей спальни.
— Держись по ту сторону, — приговаривает она, отодвигая подступающие валы мусора.
Уолтер откашливается.
— Ты не спишь? — кричит она снизу и взбегает по лестнице через две ступеньки.
Его спальня в задней части дома, а ее — со стороны фасада. Так что у обоих есть окна — роскошь, которой лишены две маленькие темные и тихие комнатушки, разделяющие спальни.
Он свесил ноги с кровати, но сидит еще в длинных трусах и нижней рубашке.
— Я проснулся, — говорит он, щурясь на дочь.
Из-за всклокоченной шевелюры он напоминает сумасшедшего ученого. Он месяцами обходит парикмахерскую стороной, так что отросшие седые кудряшки свисают ему на затылок. Кожа у него такая пористая, что Луизе вспоминаются церковные мозаики — словно лицо отца составлено из крошечных плиток. На вид Уолтер — полная противоположность Луизе. Он румяный, голубоглазый, конопатый и кудрявый. У Луизы длинные черные волосы, обычно непричесанные. Глаза у нее очень темные, а кожа такая бледная, что незнакомые люди часто останавливаются спросить, не грозит ли ей обморок.
— Привет, милая, — улыбается Уолтер. В нижнем белье он выглядит маленьким и хрупким, как птенец, тянущий головку из гнезда. — С Новым Годом!
— И тебя с Новым Годом!
Луиза целует его в щеку. Им обоим приходится работать в праздничные дни. Он — ночной сторож в публичной библиотеке на Сорок второй улице; Луиза — горничная в отеле «Нью-Йоркер». Она спит ночью, а он днем. Они живут по разные стороны дневного света, а видятся чаще всего в сумерках. Иногда перекусывают вместе, прежде чем распрощаться. Бывает, они сутками не встречаются, и тогда свидание становится радостным сюрпризом. «О, и ты тоже здесь живешь! Как здорово! Пойдем-ка на кухню, выпьем по стаканчику шерри».
Если бы не вечеринка, несколько более роскошная в сравнении с обычными роскошными вечеринками в отеле «Нью-Йоркер», Луиза, пожалуй, и не заметила бы наступления 1943 года.
Она присаживается на кровать рядом с Уолтером, берет его за руку и опускает голову ему на плечо.
— Привет, незнакомец.
Они уже дня два как не виделись. Она опускает взгляд на его ступни. Ужасные лапы, как у тролля, с длинными когтями и шелушащейся кожей. Ступни сторожа, проводящего смену на ногах.
— Ноги у тебя будто в овсяных хлопьях, — говорит она ему.
— Знаю. Подумываю, не съесть ли их на завтрак, — отзывается он и тянет жуткую конечность ко рту. Луиза бросает его руку и спасается от этого зрелища у окна.
— Ты противный, и к тому же тебе пора уходить, а то опоздаешь, — говорит она с безопасного расстояния от кошмарных лап.
Он встает и обеими руками скребет макушку, прежде чем нахлобучить на нее фуражку сторожа. Подходит к окну и становится рядом с ней, оглядывает пожарную лестницу до карниза крыши, потом вдоль веревок для сушки белья переводит взгляд на ряд домов напротив.
— Давай, одевайся, — торопит Луиза.
Уолтер запрыгивает в штаны, натягивает рубаху и втискивает узкие плечи в шерстяное зимнее пальто, которое ему маловато — подарок от бюро невостребованных находок отеля «Нью-Йоркер». Луиза стоит, прислонившись к стене.
— Когда ты так стоишь, ты похожа на свою мать, — говорит он.
