Саманта Хант - Изобретая все на свете
Любой проходящий мимо человек решил бы, что я, сидя один в пустынном парке, разговариваю сам с собой. Вот что мешает мне иметь дело с большинством людей. Их слух и зрение, да и все их чувства настроены принимать информацию в очень узком диапазоне частот. Я, как могу, собираюсь с духом.
— Глаза в глаза тебе сейчас не я ль гляжу проникновенно, и не присутствие ль вселенной незримо явно возле нас? [4]
— Бога ради, о чем это вы? — спрашивает полицейский.
— Гете, — поясняю я, кивая на статую за его плечом.
— Двигай-ка домой, старикан. Поздно уже и холодно. Ты здесь до смерти простудишься.
Старикан! Она все еще сидит на углу пьедестала бюста. Голову отлил Карл Фишер в 1832 году, затем она какое-то время находилась в Гете-клубе, здесь, в Нью-Йорке, а потом они передали ее в музей искусств Метрополитен. Музею она была ни к чему, потому он несколько лет назад «пожертвовал» ее Брайант-парку. Голову Гете гоняли с места на место почти столько же, сколько меня.
— Я-то знаю, каково тебе, — обращаюсь я к голове.
Гете молчит.
— Давай, старина, — говорит полисмен, нагибаясь, чтобы ухватить меня за локоть.
Кажется, меня выпроваживают из Брайант-парка.
— Этот шут понятия не имеет, кто я такой, — говорю я ей. — Он принимает меня за бродягу.
Она присматривается ко мне, словно мерку снимает. Она одна все видит сквозь наслоения прожитых лет. Она гордится мной.
— Почему ты ему не скажешь? — спрашивает она. — Ты изобрел радио и переменный ток.
Гете наконец вступает в разговор.
— О, да! — произносит он саркастически. — Не сомневаюсь, он бы вам поверил.
Полицейский никого из них не слышит. А если бы и слышал — Гете прав, он не поверил бы ни единому слову.
— Вы, верно, король Англии, — говорит коп. — Мы здесь каждую неделю подбираем с десяток королей Англии.
Он обхватывает мой локоть своей медвежьей лапищей и направляет меня прямо к выходу из парка. Я остро чувствую, что сопротивление бесполезно.
— Ты со мной? — окликаю я Ее, но, обернувшись к пьедесталу, вижу, что Ее уже нет. Единственное, в чем не приходится сомневаться — крепкая хватка полицейского. Голубка моя улетела, захватив с собой все, что я знаю — отель «Нью-Йоркер», Смиляны, голубей, мою жизнь знаменитого изобретателя.
* * *— Вы меня об этом уже спрашивали.
— Да, но мы просто хотим удостовериться. Итак, вы утверждаете, что не помните, чем занимались 4 января, и в то же время уверяете, что наверняка не заходили в этот день к мистеру Николе Тесле, бывшему в то время постояльцем вашего отеля. Мы хотели бы знать, почему вы так уверены, что не были у него, если вы не помните, чем занимались?
— Понимаю.
— Почему бы вам не рассказать нам все, что вы помните?
— Мистер Тесла не сделал ничего плохого.
— Почему бы просто не рассказать нам, что вы помните?
ГЛАВА 2
Бог сказал: «Да будет Тесла», и стал свет.
Б. А. Беренд— …Эгей? Эй?
Действие эпизода на этой неделе начинается в Богемии, в глуши, в глубине лесов (скрип),не нанесенных на карту, над рекой (шорох),из которой никто не испил воды, а все следы человеческого жилья поглотили (шелест)заросли. Именно сюда упрямец Франк Дэвис привез молодую жену! Не оборвется ли медовый месяц раньше времени? Ха-ха! Но постойте? Что я слышу? Тук-тук. Тук-тук. Звук долетает из чащи, такой густой, что даже открытые в ней тайны никогда не выходят из нее живыми. Ха-ха-ха-ха! Тук-тук-тук.
— Эй, Франк? — тонкий испуганный голосок Дельфины Дэвис раздался в темноте под деревьями.
Он доносится с поросшего мхом пригорка, где они с Франком устроили пикник. Потом Дельфина задремала, а проснувшись, не увидела рядом Франка. А солнце уже склоняется к горизонту.
— Франк! — Дельфина заорала бы, если бы умела. — Франк!
— Дельфина! — слышит она в ответ. Голос доносится издалека, но теперь хотя бы ясно, куда идти.
Глубоко вздохнув, она шагает в лес и на минуту замирает.
— О, как здесь темно. Я ничего не вижу!
Ву-у-у — у деревьев черные стволы, а густое переплетение странной листвы не пропускает лучей вечернего света. Едва сделав шаг, она тут же спотыкается:
— Ай!
Как будто кто-то хочет сказать ей: «О Дельфина, не ходи одна в лес!» Ха-ха. Чтобы не упасть, она опирается на толстый ствол дерева.
— Как странно, — говорит Дельфина, — у него теплая кора… — Она отдергивает руку, пораженная необыкновенным деревом. В Богемии все не так, как в Цинциннати.
— Дельфина… — вновь слышит она, и на этот раз голос доносит еще и странный звук: — Худдд! — слышится ей.
Что значит: «Худдд!»? Что он хочет сказать?
Дельфина идет вперед, размышляя на ходу:
— Ну почему он вздумал проводить медовый месяц в глуши Богемии? Все мои знакомые девушки покупают круиз в Нассау или проводят неделю в Париже. Но Франк Дэвис — нет, он не такой, как все мужчины, и, наверно, за это я его и полюбила. К тому же, странное дело, этот лес кажется мне очаровательным, хоть и темноват немножко. Ручаюсь, я навсегда запомню его. Навсегда, — снова повторяет Дельфина и вздыхает, потому что именно этот девиз они заказали выгравировать на внутренней стороне обручальных колец. Навсегда! Ха-ха-ха-ха!
Дельфина идет все дальше, и вот уже и она слышит звук: «тук-тук-тук».
— Должно быть, это Франк!
Ш-ш, ш-ш, ш-ш!
Земля под ногами хватает ее за пятки, словно старается удержать. Храбрая и глупая Дельфина идет на шум.
— Давайте, ребята. Живей за работу!
— Нет, хозяин, мы больше на вас не работаем. Наши боятся. Слишком… слишком много… — Здоровенный славянин-лесоруб умолкает, его пробирает дрожь. Дельфина подсматривает из-за большого дерева. Широкие плечи крестьянина поникли, топор падает у него из рук. Когда он наклоняется, чтобы его подобрать, надсмотрщик поднимает над его головой плетеный хлыст.
— Ах! — Дельфина ахает и поспешно зажимает рукой рот.
Крак! Хлыст с треском опускается на спину лесоруба.
— Берись за работу! И чтоб я больше не слышал никаких глупостей об оживающих по ночам деревьях-людоедах. Фу, свиньи! Эти деревья — золото! Чистое золото, говорю тебе. Руби, — давай!
Дельфина замирает. Деревья-людоеды! Она отступает на шаг от ствола и натыкается на другой. Она торопливо отворачивается, и при этом замечает что-то блестящее на земле под корнями. Она хватает вещицу. Знакомая форма…
