Кэтрин Куртц - Легенды Дерини
— Ступай прочь, — велел ей Джорем. — Я ведь рыцарь, давший клятву защищать слабых. — Нагнувшись, он взял мышь в руки и перенес на пару шагов подальше. Ласка неслышно, точно тень, скрылась в кустах.
— А как же моя ласка? — послышался вдруг голос, напугавший Джорема почти так же сильно, как сам он напугал несчастного грызуна. — Неужели она не заслужила права поесть и насытить желудок? Ее малыши плачут без материнского молока.
Ментально прощупав свое ближайшее окружение, Джорем не обнаружил в лесу никого, помимо дикой живности… Ни одного человека. Неужели здесь Дерини, скрывающийся от чужих глаз? Но и посторонней защиты он также не ощущал. Не выдержав, он воскликнул:
— Так покажись, и мы поговорим о твоей ласке!
Но его возглас остался без ответа. И вновь он попробовал прощупать лес вокруг себя, но не получил никакого ответа. Наверное, показалось!.. Должно быть, слишком много времени он провел взаперти в монастырских стенах.
Выбросив это происшествие из головы, Джорем двинулся дальше по тропе. Эти места были ему хорошо знакомы, изучены за прошлые годы, ведь он нередко совершал здесь прогулки верхом, вместе со старшим братом, а порой и с отцом или с сестрой, когда они охотились на оленя. Именно здесь Джорем получил от старших немало полезных уроков, касавшихся как магии Дерини, так и иных необходимых умений и познаний.
Через некоторое время он оказался на поляне, — на самом деле, это была скорее прогалина в том месте, где тропинка обегала кругом огромный древний камень. Он не был похож ни на какой другой. Джорем не сомневался, что камень сей — наследие Великого Потопа, хотя и не помнил, кто мог сказать ему об этом. В детстве он провел здесь немало часов, восхищаясь великолепным видом на тропинку и окрестности, открывавшимся с вершины камня; к тому же, когда ему сровнялось лет двенадцать, здесь было очень удобно прятаться от суровых наставников… Это был его «камень на все времена», — подумал Джорем. Ведь, кажется, именно здесь он впервые осознал свое призвание стать священником. Возможно, и сегодня его появление в этом месте не случайно. Возможно, и сегодня он получит ответ на свои вопросы.
Джорем сел, надеясь помолиться, — «О, неисповедимы пути Твои!» — но слова псалма замерли на его губах. Все здесь было ему чужим. Самое ощущение сущности было столь мощным, что пронзало Джорема в самое сердце. Яркая зелень листвы словно бы подчеркивала его одиночество, его отдаленность от родичей и родного очага, и то ли до него и впрямь донесся в этот миг отголосок смеха Ивейн, или он просто вообразил себе это, — но пустота в душе его и вокруг внезапно стала нестерпимой, и он ощутил резкую боль.
«Это не я», — подумал он.
— Господи Боже, избавь меня от этого, — прошептал он вслух. — Я вижу всю красоту мира, сотворенного Тобой, дабы мы могли в нем узреть Тебя. Зрелище это должно было бы переполнить мое сердце, а не оставить его опустошенным. Чего Ты желаешь от меня?
Но никакого ответа не было, если не считать того, что боль сделалась еще нестерпимее. Джорем с трудом подавил рыдание. Ему и прежде были знакомы мгновения и даже целые дни, исполненные печали, скуки, гнева, опустошенности… Но сейчас все они казались подобны соломинкам перед бурей. Однако, то, что он испытывал сейчас, не походило и на ментальную атаку. Скорее уж он готов был поверить в неких демонов, — хуже, чем самый отсталый и суеверный из крестьян! Сейчас он был бы рад излить всю свою кровь на этот камень, если бы смерть могла принести облегчение.
— Сынок, почему ты плачешь? Чего ты ищешь?
Внезапно он осознал, что этот голос в точности похож на голос матери. Может быть, слова прозвучали иначе, — но в них горел огонь, растопивший ледяной панцирь одиночества.
— Не знаю сам, — отозвался Джорем, который с трудом мог говорить. Горло его сжималось от боли. — Я не знаю, кто я такой.
Руки, нежные и одновременно невероятно сильные, сжали его в объятиях.
— Джорем, — промолвила она.
Открыв глаза, он увидел перед собой лицо, похожее на материнское, и все же иное… Эта женщина, обнимавшая его, была старше и бесконечно сильнее, отмеченная прожитыми годами, печалью и глубоким внутренним спокойствием. Она казалась огромной, и рядом с ней Джорем чувствовал себя трехлетним ребенком. В ее волосах посверкивала седина, а глаза были так глубоки…
— О, Древнейшая, — прошептал Джорем.
Она улыбнулась в ответ.
— Ты прав, это я, но ты не должен думать, что все лучшее в твоей жизни уже позади. — Она еще крепче сжала его в объятиях, и Джорем всхлипнул у нее на груди. Затем, набравшись смелости, он вновь взглянул на женщину, но его мать уже исчезла. Та, что обнимала его сейчас, казалась юной и стройной… и возрастом ничуть не старше самого Джорема. Глаза ее были серовато-зелеными, точно камни под чистой речной водой. На плечах лежали длинные распущенные волосы, и хотя Джорем не мог бы с точностью определить их цвет, но они были мягкими и нежными, как свежая трава в поле.
— Госпожа, или… юная дева… кто вы? Зачем вы здесь? — услышал он собственный голос.
— Я — краса мира, — откликнулась она.
Легкий ветерок играл в листве, и мозаика теней и солнечных пятен ложилась на ее лицо, словно тающие осколки мозаики. Все чувства Джорема, деринийские и обычные человеческие, были поглощены ею без остатка. В ней была женственность и живость, дикость и безмятежность, красота лета и леса и девичья прелесть… К ее совершенству он ничего не мог бы добавить, и испытывал лишь бесконечный восторг и благоговение.
Джорем не мог бы сказать, как долго длилось это очарование. Он вновь пришел в себя, — или это ему лишь показалось, — когда видение внезапно наградило его поцелуем. Только что он чувствовал себя затерянным в мире зелени, бесформенном и неопределенном, — теперь он точно так же затерялся в чужих объятиях, в ее тепле и аромате волос. Теперь уже она более не сжимала его, как ребенка, и Джорем осознал, что сам также обнимает ее, и она тает в его объятиях. Словно вода струилась у них под кожей, и оба были сильны, как деревья, сгибающиеся, но не ломающиеся в самую страшную бурю.
Ветер в кронах затих, обдавая две застывшие фигуры лишь слабыми ласковыми порывами. Боль исчезла из сердца Джорема, подобно облачку, уносимому ураганом. Она вновь поцеловала его в губы и погладила по щеке.
— Ты знаешь меня, Джорем?
— Ты — краса мира, — промолвил он, любуясь игрой тени и света на ее лице, на лбу, в ее глазах. Он погружался в них, словно в глубину бесчисленных столетий.
— Джорем, — пожурила она с улыбкой. — И ты совсем не удивлен, что встретил меня вот так, в этот день, в этом месте… хотя, возможно, ты этого и совершенно не заслуживаешь. Ну, не надо так смотреть на меня… Ведь Мать — это нечто большее, чем ее Сын, точно так же, как и в моих деяниях — не одна лишь только праведность.
