Татьяна Турве - Испытание на прочность
— Хоть похудею, — невпопад брякнула Яна. (Иногда — обычно в самых неподходящих случаях — у нее прорезается черный юмор.) И отодвинула в сторону нетронутый бутерброд с сиротливой лужицей меда посередине, есть напрочь расхотелось. (Конечно, когда тебя через день попрекают куском хлеба — какой уж тут аппетит, фигушки!..)
— Это сейчас ты умная! — мама уходить не собиралась, стояла над душой. Психологическая атака, по всей видимости…
— Не трогай меня, мне надо собираться, — стараясь не повышать голос, чтоб не вляпаться с утра в изматывающий все нервы скандал, предупредила Яна. Вскочила с табуретки, наспех отхлебнула огромный глоток горячего чаю и закашлялась, хватая раскрытым ртом воздух.
— Заставь дурного Богу молиться: и лоб побьет, и Бога не упросит! — с удовольствием припечатала мама, и Янка сорвалась:
— Тебя никто не спрашивает!
— Сколько крови мне перепортила!!! — завелась с готовностью мама.
— Не трогай меня!
— Как ты со мной разговариваешь?! У всех дети как дети, одна она!..
Володя свернул с оживленного шоссе в узкий переулок, утонувший посреди роскошных медно-золотых каштанов и столетних вязов.
— Остановка конечная, приехали! — нарочно громко объявил для задремавшей рядом с ним на переднем сидении Янки. (Не сколько из вредности, как могло бы показаться со стороны, а скорей чтоб убедиться, что с ней все в порядке.) Малая его родительскую заботу не оценила, с неудовольствием что-то промычала и потерла кулаками глаза, сладко зевая. — Переулок Каштановый, — тихонько повторил Володя сам для себя, — улица детства.
Мама издали расслышала звук машины, затормозившей у ворот, и выскочила на крыльцо простоволосая, в легком домашнем платье и туфлях на босу ногу. Разглядев знакомый темно-синий "Опель", раскинула им навстречу руки, приговаривая нараспев:
— Приехали! Красавица моя! — первой бросилась обнимать Янку, единственная внучка, как-никак. — А я вас ждала-ждала!.. — слегка отстранила малую от себя и критически оглядела со всех сторон. Янка на ее манипуляции с довольнейшим видом улыбалась, послушно разворачиваясь в бабушкиных руках, как кукла. — Замученная какая, одни глаза остались, — вздохнула мама, окончив свой придирчивый осмотр. — Тебя что, дома не кормят?
— Всех бы так не кормили, — усмехнулся Владимир, открывая багажник, но почувствовал себя немного задетым. — А мы к вам на постой, — прислонил к ступенькам крыльца тяжеленный чемодан с Янкиными нарядами (полшкафа ухитрилась запихнуть!) и свою небольшую спортивную сумку.
Мама проницательно взглянула на эти чемоданы, на синие круги у Янки под глазами, на его озабоченное осунувшееся лицо, но расспрашивать с дороги не стала: чего-чего, а тактичности ей не занимать… "Это тебе не Марина с ее повадками уличной торговки! — с набившей оскомину досадой вспомнил Володя. — Ладно, уже все решено, нечего дергаться…" Мама чуть улыбнулась с виноватым, извиняющимся блеском в зрачках, словно испугалась, что он обидится на ее прозрачное молчание и укатит обратно. (Уж с кем, а с Мариной она никогда не ладила. С кем угодно умела находить общий язык, располагая к себе простотой и душевностью, со всеми могла ужиться, кроме невестки. Два противоположных характера, небо и земля.) От улыбки мамино лицо в одно мгновение как будто бы озарилось изнутри магическим светильником и стало невероятно, потрясающе красивым:
— Милости просим!
"Вот кого годы не трогают! Даже эти морщинки ее не старят… Уже и сын седеть начинает, и внуки выросли, а мама все держится молодцом. До чего же Янка на нее похожа!" — несвязно подумал Володя и с нежностью поцеловал мать в щеку. (Каждый раз это нехитрое открытие сбивает его с толку, особенно когда мама с Янкой станут рядышком плечо к плечу, прижмутся друг к другу и одинаково расслабленно улыбаются. Вся дальняя и ближняя родня в один голос уверяет, что он, Владимир, до мелочей похож на мать. Но мало кто замечает, насколько малая пошла в бабушку…)
Из дома на поднятый ими шум вышел отец, непривычно ссутуленный, зябко кутаясь в темно-серое старенькое пальто — неужто нездоровится?.. "Опять ничего не сказали, только вчера ведь звонил!" — рассердился Володя на родителей, этаких чекистов-подпольщиков. А дочка бросилась к деду со всех ног и повисла у него на шее:
— О-о, деда!
— Вот мы и дома, — глубоко вздохнул Володя и только сейчас ощутил навалившуюся на плечи усталость и какую-то новую для него, незнакомую доселе пришибленность. Янка уже куда-то умчалась, из глубины сада звонко доносился ее голос:
— Барон! Моя радость! Ну ты… р-разбаранел, — судя по звуковому сопровождению, чадо принялось тискать бабушкиного любимца, чудовищно пушистого сиамского кота — важного и ленивого, как самый натуральный буржуйский барон.
— Смотри, чтоб Гаврюха не заревновал! — предупредил в шутку Володя. Заслышав свое имя, окопавшийся в машине на заднем сиденье Гаврила неохотно выбрался через приоткрытое окно, задрав для равновесия хвост и хладнокровно царапая когтями стекло. "Сейчас устроит малой сцену ревности", — с улыбкой предположил Владимир, и не ошибся: через полминуты мимо пронесся метеором Барон с безумными глазами, загребая в панике на поворотах толстыми лапами. А за ним без единого звука, с хищно прищуренными ушами, изящно припадая к земле — Гаврюха, воспитанный городской кот во всей своей красе!
— Гаврила, что ты делаешь?! — раздался на всю улицу Янкин трагический вопль. — Что про нас подумают?.. — вприпрыжку подбежала ко взрослым, застывшим на крыльце, изловчилась и ухватила своего питомца за задние лапы. Гаврюха оскорбленно мяукнул, но малая была тверда как кремень: привычно зажала котяру под мышкой и с опаской покосилась на бабушку:
— Какой-то он агрессивный стал, раньше был не такой…
— Ничего, разберутся, — успокоила та, легонько поглаживая жмущегося к ее ногам взволнованного Барона. "Вот кому тактичности не занимать! — снова позавидовал отцу Володя. — Подобные мелочи начинаешь ценить только с годами…"
Батя, по-видимому, решил разбавить затянувшуюся паузу:
— А у нас новые соседи, я вам говорил?
— Говорил, а как же! Да еще и не раз, — поддразнила его мама и с чисто женской последовательностью перебила саму себя, развернулась к Владимиру: — А где Славик?
— Новый русский, говорю, купил, вон домину отгрохал! — талдычил свое отец. Мама с комически-удрученным видом махнула на него рукой и подняла к небу свои прекрасные серые с поволокой глаза, как бы говоря: ну что ж, послушаем, уважим старика!
Говорят, по ней в молодости весь поселок с ума сходил, а она, красавица и хохотунья, выбрала из всех ухажеров-военных самого простого и неприметного, деревенского увальня. И тому же болезненно застенчивого по молодости лет, молчуна из таких, что на людях и двух слов связать не могут. (В те времена молодежь женились рано, обычно сразу после школьной скамьи.) Да и перебирать после войны особо не приходилось — женихов вернулось немного, считанные единицы. "Ах, война, что ж ты, подлая, сделала, вместо свадеб разлуки и дым…", — до сих пор под эту песню Булата Окуждавы мама нет-нет да и "капнет", вспомнит былое. А успокоившись, заведет рассказ о том, как из дюжины шестнадцатилетних мальчишек, ее одноклассников, в сорок пятом году вернулись домой всего лишь двое. (Один из них — ее будущий муж, невзрачный щуплый Шурик Цыбуля с несолидным хохолком темных волос на макушке. Имнно таким батя запечатлен на нечетких послевоенных фотографиях задолго до Володиного рождения.)
