Аманда Хемингуэй - Нефритовый Грааль
— Никогда об этом не задумывалась, — пробормотала Анни.
Бартелми расположился у самого края круга, положив руку Гуверу на голову. У Анни промелькнула мысль, что пес наверняка тоже присутствует здесь не впервые. Бартелми произнес одно-единственное слово — как показалось Анни, «Фиуме!». По периметру пробежала искорка; порошок вспыхнул и погас. Потом круг и руны едва заметно замерцали. В темноте их свечение смотрелось бы гораздо эффектнее, однако для Анни такие мелочи, как темнота и драматичность момента, больше не имели значения, что, впрочем, ее немало беспокоило. Вот заклинание. Оно могущественно, оно реально, может быть, даже опасно — и вместе с тем обычно. Для Бартелми заклинание являлось такой же обыденной частью жизни, как приготовление порядком подзабытого замысловатого блюда из ингредиентов, которых уже, быть может, не сыскать.
Гувер, необычайно настороженный, уселся на пол, навострив уши. Бартелми заговорил на незнакомом языке — языке, звучащем холодно и странно даже его приятным голосом; на языке, заставляющем измениться не только голос, но и его самого. В центре круга воздух уплотнился, образовав некую туманность, сгусток. Потом он обрел форму. Женщина — бледная и бесплотная, словно колеблющаяся на грани реальности. Казалось, она сидит — под ней угадывались очертания кресла — и держит в руках нечто бесценное, какой-то маленький круглый предмет. Женщина как будто была черно-белой — вся, кроме красной вуали, скрывающей лицо.
— Приветствую тебя, Раньлех, — вежливо поздоровался Бартелми по-английски. — Добро пожаловать.
— Чего ты взыскуешь у нас? — Голос из-за вуали звучал тихо, словно отдаленный вой ветра, порождая долгое эхо.
— Знание. Провидица прозревает многое — в настоящем и прошлом. Я хочу знать, что видели сестры.
Женщина приподняла вуаль. Лицо ее было удивительно переменчивым: то молодым и свежим, то изборожденным морщинами и прожитыми годами. Сквозь блеклый покров плоти просвечивал череп. Глазницы были пусты. Когда она подняла руки, держащие маленький шар, Анни на секунду прикрыла глаза.
Лишь на секунду. Теперь Око было на месте: в левой глазнице. Оно казалось гораздо реальнее обрамляющего его лица и словно светилось внутренним огнем, устремив чудовищный взгляд в некую точку за пределами круга.
— Что требуешь ты, чтобы мы показали? — спросила провидица.
— Сосуд, именуемый Граалем Лютого Торна. Я бы хотел узнать, как он очутился в нашем мире и с какой целью. И, если возможно, что-нибудь о том, как он был сотворен.
— Тайна его сотворения и цель сокрыты от нас. Некий Джозевий Лютый Торн привез его сюда более тринадцати столетий назад из иного места — места за пределами этого мира. Как он осуществил это — нам неведомо. Была привлечена великая магия, с которой мы не знакомы.
— Можете ли вы назвать если не цель, то хотя бы ее силу?
— У чаши очень яркая аура. — Око на миг засияло; потом Раньлех моргнула, и по призрачному лицу сбежала слезинка, похожая на каплю крови. — Она нас жжет. Мы не можем смотреть на нее. Ее сила велика. Чаша может стереть память тому, кто не должен ее видеть, или запечатать уста. У нее есть защитники — создания — сущности, и они не из этого мира. Здесь они невидимы — или почти невидимы. Они бездумно произносят слова, ступают, не имея ног. Их послали сюда вместе с чашей.
— Послали… Кто их послал?
— Мы не видим. Здесь заклятия… неподвластные нам. Опасно прорывать защиту. Мы не станем этого делать.
— Я бы не стал просить вас подвергаться опасности. Раньлех…
Но образ женщины уже растаял.
— Я мог бы вызвать ее снова, — проговорил Бартелми как бы сам себе. — И все же… Это определенно лежит за пределами видения провидцев. Попробуем отыскать ответ еще в одном месте — хотя наша попытка может оказаться бесплодной.
Бартелми снова заговорил на чужом языке: шипящие слова со свистом рассекали воздух словно кинжалы.
В круге материализовалась другая фигура: мужчина, очень высокий, почти нагой и гораздо более реальный, нежели провидица.
Тело его, казалось, было вылеплено из переплетающихся мышц; из плотной шевелюры на голове торчали оленьи рога. Удлиненное худое лицо имело дикое выражение; примерно так глядел бы на мир олень, если бы был достаточно хищен и человечен, чтобы стать психопатом.
— Какова молва в Лесу, о дикий? — спросил Бартелми.
— Лес умирает. Молва больше не разносится по нему. — Огромная голова по-оленьи вскинулась. — Зачем ты призвал меня?
— Снаружи ходят слухи об одной вещи — велика она или ничтожна, мне неведомо. Именуется она Граалем Лютого Торна. Я подумал, что ты можешь знать больше.
— Здешний Лес умеет хранить тайны даже от меня, — категорично произнес человек. — Однако я слышал что-то — или видел во сне. Я слышал о мире, где деревья повсюду, и олень может бегать весь день, не встретив человеческих троп и не учуяв запаха охотника. Мир без людей. Говорят, будто Грааль открывает Врата в тот мир. Быть может, во все миры. И все же я не стал бы с ним связываться. Его защищают.
— Кто?
— Если бы я знал, я не был бы столь осмотрителен. Нельзя противостоять противнику, которого не видишь. Подобную глупость оставляю совершать Человеку.
— В твоих словах много правды, — вздохнул Бартелми.
Человек с оленьими рогами исчез, и его место заняла старуха. Со смешанным чувством жалости и ужаса Анни подумала, что ей не доводилось видеть ничего более уродливого. Старуха была наполовину лысая, из щели безгубого рта торчал, словно клык, единственный зуб, глаза так сузились, что казались почти закрытыми, вместо голоса доносилось какое-то шамканье. Бартелми окинул ее долгим взглядом и отпустил, ни о чем не спрашивая.
— Эта уже слишком стара и сонлива: вряд ли она что-то знает. Думаю, вскоре она погрузится в вечный сон — и тогда ее уже ничто не разбудит. Когда-то она была действительно могущественна. Нексата, королева полуночи и жертвоприношений. Но она слишком жадно пила то, что пьют они все — некое зелье, или молодое вино, или кровь, — и теперь ее разум прогнил. Итак…
Бартелми начал произносить очередное заклинание вызова. Пока он говорил, Анни показалось, что она расслышала позади шум — тихий щелчок, словно кто-то приподнял щеколду на кухонной двери. Она заметила, что Гувер тоже навострил уши. Обернувшись, они увидели, что дверь на кухню открыта; Анни засомневалась, закрывали ли ее когда-нибудь: Бартелми обычно оставлял ее распахнутой настежь. Да и вообще двери в Торнхилле, как в большинстве старых домов, обычно открывались и закрывались по собственной воле, приводимые в движение сквозняком или смещением древних петель. Анни по крайней мере никого не заметила. Гувер с минуту смотрел в направлении двери, подергивая ушами, потом вновь стал наблюдать за ритуалом.
